— Что? У тебя есть его адрес?
Зуана опускает глаза.
— И ты уверена, что он отзовется?
— Да. Уверена.
— А вдруг что-нибудь пойдет не так? Вдруг снадобье не сработает? Окажется слишком слабым? Или сильным? И она умрет?
— Она не умрет, — твердо отвечает Зуана. — Хотя… — Она на миг умолкает. — Хотя, если такое случится, вам не о чем будет беспокоиться, ибо ее секреты умрут вместе с ней.
— Отлично! Ты и впрямь обо всем подумала. Кроме, может быть, одного. Понятно, что теряет монастырь благодаря твоему плану: непокорную сладкоголосую послушницу и большую часть ее приданого. Но вот что мы выиграем?
Зуана, хотя и невежественная в чем-то, приготовила точный ответ на этот вопрос. На этот раз, едва она заканчивает, аббатиса отбрасывает все колебания.
И вот настала пора смешивать ингредиенты.
Под руководством Зуаны девушка пишет письмо молодому человеку, поклявшемуся ей в вечной любви и верности. И хотя оно исполнено нежности, дабы не оставить никаких сомнений в ее чувствах, главная его цель — передать ему указания, и уж тут слово берет Зуана, ибо важнее всего ничего не перепутать. Готовое письмо читает не цензор, а сама аббатиса и тут же отправляет его со своей личной почтой.
Через несколько часов все сомнения в верности молодого человека рассеиваются. Посыльного, принесшего запечатанный конверт, просят подождать, пока будет написан ответ, чтобы доставить его адресату немедленно. Можно подумать, что молодой человек ничего другого и не ожидал. Что в некотором роде так и есть. Ответ попадет прямо в руки аббатисе, так что она первая читает страстные излияния юноши, которому суждено стать похитителем одной из ее послушниц. Скрытая в этом ирония очевидна всем.
На следующий день аббатиса наносит неожиданный визит в швейную мастерскую, где приказывает монахиням и послушницам меньше болтать и живее работать иглой, чтобы приданое было готово к отправке в течение недели.
Зуана, в свою очередь, занята своими книгами и хором снадобий. Она производит последнюю сверку двух источников: записей ее отца и некоего Алессио Пьемонтезе, который, по его словам, объездил весь свет, изучая чудеса и тайны природы. И хотя в ингредиентах обе записи сходятся, есть некоторые различия в мерах. В конце концов она делает выбор в пользу отцовского варианта, хотя он и предупреждает ее: «Мною не проверено, записано с чужих слов» — мелким почерком внизу страницы.
Изабетта, напротив, в эти дни совсем ничего не делает, что, может быть, труднее всего. Теперь за общим столом она почти не скрывает, что ничего не ест, чтобы все видели, как она себя изнуряет. Остальное время она поет или молится напоказ, сложив ладони или спрятав их в рукава платья, белая как мел, исхудавшая, ссутулившаяся, она ковыляет за сестрой-наставницей, словно новорожденная овечка.
Как было обещано, распятие вешают прямо перед Вербным воскресеньем. Монахини устраивают крестный ход по монастырю, который оканчивается в открытой для публики часовне, где служат мессу, и все это без новых происшествий.
Заутреню в ту ночь служат торжественно. Празднуя возвращение нашего Господа, монахини зажигают целый ряд больших свечей. Все жаждут службы. Даже те, кто едва просыпается, ослабев от молитвы и поста, вовремя приходят в часовню.
Раньше всех свое место занимает Юмилиана. Она уверена, что эту службу монастырь запомнит надолго. Над ее головой Христос горит в пламени свечей. Его дорогое, страждущее тело являет собой чудо трансформации, Его плоть внезапно кажется столь реальной, кровь из ладоней и ступней потрясает краснотой на фоне бледной, лакированной кожи. В лихорадочных мечтаниях молодости она представляла себе тяжесть этого измученного тела, лежащего на ее коленях, воображала, как чудесно бы было заключить Его в свои объятия. Всю свою жизнь любила она Его, этого совершенного, нежного, могучего, прекрасного мужчину, рядом с которым любой другой жених показался бы грубым и недостойным. И вот она сидит, сложив на коленях руки, и наблюдает за тем, как входят послушницы и Серафина скромно занимает свое место среди других участниц ночной процессии.
Какой хрупкой и мертвенно-бледной она выглядит, одна душа, и никакого тела. Только глаза остались. В последние дни они так и сверкают: будто яркий свет горит где-то в их глубине. Ах, почему она, Юмилиана, не прибежала первой в ее келью в ту ночь, когда та начала кричать! Как она изумилась, когда на следующий день девушка описала ей трех черных бесов, которые явились к ней и пинками и толчками опрокидывали ее на пол, как только она начинала молиться. В доказательство Серафина даже предъявила ей крупные синяки. Подумать только! Неудивительно, что девушка испугалась, думая, что это нападение показывало ее неготовность к милости Господней. Но Юмилиана знает то, что неведомо ей: такие яростные атаки происходят как раз перед пробуждением благодати. Откровения тех, кому довелось зреть Бога воочию, полны рассказов о схватках с чертями, об их издевках и жестокости. И ей, Юмилиане, доводилось раз или два быть объектом подобных нападений. Но в отличие от святых и этой девушки бесовские удары никогда не оставляли на ней синяков.
Начинается первое песнопение. Юмилиана поднимает глаза к телу Христову. Теперь Он над нами. Он здесь и даст почувствовать свое присутствие.
Но Он не дает.
Под радостные песнопения, в ярком свете множества свечей заутреня движется к концу. Послушница, кажется, так устала, что едва открывает рот. Пока хор вокруг нее завершает службу, Юмилиана погружается в молитву, проглатывая разочарование и принимая Его волю смиренно, ну почти смиренно, как она делала всю жизнь.
И только когда монахини выходят и она стоит, наблюдая за тем, как одна за другой покидают часовню послушницы, она видит, как Серафина наступает на подол своей юбки и, чтобы не упасть, хватается рукой за край скамьи. В тот же миг спазм тщательно скрываемой боли искажает ее лицо, и сердце Юмилианы начинает учащенно биться.
На следующий день происходит собрание, почти полностью посвященное текущим делам и оттого очень скучное.
Пасха вот-вот наступит, а с ней и переживание страшной и чудесной истории преследования Христа, Его смерти на кресте и Его воскресения. Послушницы и монахини помоложе явно обрадованы — пост показался им почти вечностью, — но те, кто постарше, думают о том, как быстро это время наступило снова. Говорят, для старых годы бегут особенно быстро, и все же удивительно, как пустыня времени, которой жизнь в монастыре представляется вначале, на деле оборачивается бесконечной чередой всевозможных литургических праздников, городских торжеств, особых служб в честь благотворителей и дней святых. Немногие события требуют столь серьезной подготовки, как Пасха, и потому выбор праздничных псалмов, а также обсуждение крестного хода в Страстную пятницу по всем помещениям монастыря с большим серебряным распятием во главе дают простор для разногласий. Может быть, именно по этой причине в начале собрания все подчеркнуто вежливы со всеми, как будто боятся, что малейшее возражение вызовет бурю, которая только и ждет, чтобы разразиться.
