подобрать ничего, что лучше подходило бы его молодой жене. Когда она появилась в нем на пиру «нового Йоля», длинное покрывало окружало ее высокую и тонкую фигуру золотистым сиянием, и сама она казалась чудесным деревом, на котором зреют багряные плоды бессмертия. Домочадцы и гости Олава любовались ею, и лишь Карл, переводя взгляд с Ульвхильд на Вито, невольно хмурился: уж слишком покрывало с руммаанатами подчеркивало разницу между горьким бесплодием вдовы и радостными ожиданиями молодой жены. Это несправедливо, что Ульвхильд досталась такая горькая доля, когда сама она лучше всякой молодой женщины от Варяжского моря до Греческого!
Так же менялись и лица прочих гостей на пиру, когда взгляд их скользил с одной на другую: как будто заглядываешь попеременно в зиму и в весну. Но обе эти женщины лишь носили удачу своих мужей, будто подаренное украшение. И если Свен, раскрасневшийся от пива, оживленный и веселый, сидел напротив Витиславы, то место, где сейчас находился Грим, было известно только Одину и его во́ронам.
Снова Тьяльвар исполнил свою песнь в честь Грима и его дружины. Вслед за тем с места поднялся Эрланд Крошка, спутник Карла. Свен и прочие помнили его еще по началу похода, но сейчас этот рослый, плечистый мужчина со светлыми волосами и широким веселым ртом держался с непривычной важностью. И в руках у него тоже была лира.
– Надо рассказать, – торжественно начал он, – что с самого начала лета Хельги-конунг был задумчив и печален. Но сколько люди ни просили его открыть причину, он не хотел этого делать. И лишь после того, как в Киев приехал Амунд плеснецкий и рассказал, что Грим сын Хельги пал в битве на Итиле, конунг сказал: «В начале лета видел я сон. И сон этот был таков».
Далее Эрланд взялся за струны и запел – голос у него оказался выше, чем когда он говорил обычной речью, но весьма приятен на слух.
В добрый день, – сказали Девы, —
На горах рожден владыка,
К доле славной предназначен,
Хоть недолго жизнь продлится.
Дуб доспеха брагой Рандгрид
Весь покрыт из ран багряных,
Лики бледны кленов копий,
Рыбы ран в руках распались.
Сели в седла дисы битвы,
Вдоль долин летят к Итилю,
Златом блещут их шеломы,
Платье облака белее.
Благо вам! – рекла им Свава, —
Доля ваша будет доброй.
Вавуд ждет в палате славной
Витязей, что грозны видом.
Гунн бойцов ведет в Валгаллу,
Страшен облик кленов рати.
Мист готовит место Гриму
Средь вождей дружины древней.
Рады встрече с Гримом боги,
Фрейя рог несет герою,
Восемь братьев встретит воин
Средь бойцов под кровом Хрофта.
Славят асы сына Хельги,
Будет здрав и весел витязь.
Рано Грима Видур вызвал,
Славе дел не дал пределов…
Хельги рассказал о сне, в котором его сын прибывает в Валгаллу, уже после получения вести о его гибели, но в Киеве как-то само сложилось убеждение, что видел он его за несколько месяцев до того, что подкрепило его славу вещего князя.
Когда все рога были поднесены и выпиты, заговорили о новостях. Странствия сыновей Альмунда с войском уже всем были известны, но о новостях из Киева, привезенных Карлом, слышали только домочадцы Олава. Теперь сам конунг их и пересказал: свидетельство Амунда плеснецкого об исчезновении Грима, а также о том, как сам Амунд прорвался-таки через переволоку к Дону, одолев огромного поединщика-буртаса с «головой как котел и сплошь в железной чешуе».
– И теперь, – Олав оглянулся на Карла, – раз уж Грим-конунг погиб, Хельги киевский передал нам через Карла предложение… чтобы моя дочь Ульвхильд вышла за младшего сына Хельги, Рагнара.
За столами возбужденно загудели. Все взгляды устремились на Ульвхильд, но она осталась невозмутима: ей это уже было известно.
– Я сообщаю об этом, чтобы люди знали положение дел, – продолжал Олав, – но мне приходится сказать, что Ульвхильд отказалась от этого брака.
Гул усилился. Вопрос был непростым даже для самого Олава. Стоит ли затевать новый родственный союз с Хельги Хитрым, когда первый закончился так быстро и бесплодно? Может быть, богам он неугоден? Ссориться с Хельги Олав не хотел: сейчас, когда торговый мир с хазарами нарушен, может быть, на много лет, договор Хельги с цесарями Миклагарда давал единственный выход для русских товаров на те торги, где их можно обменять на шелк и вино, серебро и золото. В этом отношении Олаву было бы выгодно иметь киевского князя своим сватом.
Карл завел этот разговор несколько дней назад. В эту пору тьма висела над землей, лишь в полдень ненадолго светало – будто слабый, бессильный день чуть высовывает носик из темной полыньи ночи, вдохнет и опять уходит на глубину. Вечный сумрак давил на душу, как тяжелая зимняя одежда – на тело. Вставали и ложились при огоньках светильников и при пламени очага. Как-то утром Олав зашел к Карлу – осведомиться о здоровье и спросить, в силах ли будет Карл выйти на йольский пир. Тогда тот, сидя с подушками за спиной, и сообщил ему волю своего князя.
– Князь мой очень желает видеть Ульвхильд женой Рагнара, если это придется по душе ей и тебе, Олав. Я не объявил об этом сразу, потому что Хельги разрешил мне сперва приглядеться к Ульвхильд и самому решить, возможен ли для нее новый брак. Я пригляделся, – Карл посмотрел на Ульвхильд, сидевшую на ларе с таким безучастным видом, будто речь вовсе не о ней, – и думаю, что он мог бы пойти ей на пользу, отвлек бы от бесполезных сожалений… Что ушло, того не вернуть, а Ульвхильд требуется тот, кого она будет любить. Изливать свои силы на старика, как я, для нее все равно что поливать камень – урожая с него не дождешься…
Ульвхильд хотела возразить, открыла рот, но Карл знаком велел ей помолчать и продолжал:
– Ей потребуется время, чтобы нацелить свой корабль к новым берегам, но Рагнар молод, ему всего шестнадцатая зима, и он может ждать год, или два, или даже три. Если же этот брак осуществится, – Карл кивнул внучке, – то Ульвхильд станет со временем киевской княгиней. Ведь других наследников, кроме Рагнара, у Хельги больше нет.
– Ты уже обещал мне однажды,
