Доминик между тем размышлял о том, чего недоговорила Женевьева. Вероятно, она имела в виду «до тех пор, пока ты сохраняешь теперешнюю сдержанность». А потом решила, что это будет не слишком вежливо, если не сказать, откровенно грубо. Решив так, капер предоставил всего себя в ее распоряжение. Как раз в этот момент они ехали по широким бульварам, которые по-настоящему сделали Париж столицей Наполеона. Доминик бывал здесь не раз и видел, как из неряшливого, расползшегося зловонного предместья они превращались в стройные аллеи, ведущие к открытой широкой, красиво оформленной площади с Триумфальной аркой и великолепными монументами. Да, во многих отношениях Париж можно было считать одним из величайших достижений Наполеона.
— Занятное, хотя и не слишком плодотворное путешествие, — заметил Жан-Люк Легран, устраиваясь у себя в гостиной на улице Риволи.
— Да уж, при том, что Делакруа и этот мрачный матрос не спускают с нее глаз, ее невозможно оторвать от них, как улитку от скалы. — Чолмондели недовольно скривил рот. — Думаю, что в праздничной суете мадам будет легче выхватить в толпе.
Взяв из рук ливрейного лакея бокал бургундского, Себастиани заметил:
— Нам надо проявить выдержку. Выяснить, где они живут, будет нетрудно. Адрес станет известен множеству людей при дворе. Нас заметили и узнали, хоть мы и были чрезвычайно осторожны, поэтому они и не отпускали мадам от себя ни на шаг. Однако… Если сейчас мы исчезнем на время из поля их зрения, Делакруа ослабят бдительность. В конце концов, они ведь не уверены наверняка, что мы замышляем нечто дурное.
— А будучи столь приближенными к императору особами, они будут обязаны участвовать в придворной жизни, — задумчиво продолжил Легран. — Иначе зачем бы им вообще приезжать сейчас в Париж. Мадам все время будет присутствовать на балах, ужинах, вечерах. Следовательно, ей придется посещать портного, галантерейщика. Разумеется, при ней всегда будет служанка, но от служанки ничего не стоит отделаться.
— Все это так, Легран, — согласился Чолмондели, — но сколько еще может продолжаться эта праздничная круговерть?
Бонапарту нужно укреплять свои позиции. Конечно, он нападет на союзников прежде, чем те нападут на него.
Он не из тех, кто долго ждет, чтобы отомстить за оскорбление. Наполеон очень скоро отправится воевать.
— И Делакруа уедут из Парижа, — подхватил Себастиани. — Я не желаю, господа, лишиться того, что мне причитается. Его собеседники заговорили одновременно.
— Значит, мы все согласны, — резюмировал хозяин все, что было сказано и что подразумевалось. — Действовать будем быстро, но осторожно. Думаю, следует нанять кого-нибудь, кто будет следить за ней, выждет удобный момент и… Я знаю людей, которые охотно сделают все, что потребуется. Мадам Делакруа когда-нибудь придется выйти за порог своего дома, а как только она это сделает…
Доминик заверил Женевьеву, что у него уйма времени на показ достопримечательностей города в первые же дни после их приезда в столицу. И теперь они вместе с высшим светом присутствовали на красочном празднике Майского поля, учрежденном императором в честь восстановления монархии. Торжества были не менее пышными, чем день его коронования. Но Женевьеве почему-то было грустно, что, разумеется, казалось странным и смешным среди всей этой пышной церемонии, великолепия экипажей, мундиров, шелков, вышивок, золота, серебра и драгоценных камней. Все это было лишено смысла, если — пока? — император не отправится на войну и не одержит победу.
— Фуше хочет поговорить со мной, дорогая, — сказал Доминик, когда закончилось грандиозное финальное шествие с флагами. — Я должен быть в Елисейском дворце. Ты хочешь поехать со мной или предпочитаешь, чтобы Сайлас отвез тебя домой?
— Лучше поеду домой. У меня чертовски болит голова, а сегодня еще предстоят ужин и бал.
Доминик посмотрел на нее озабоченно:
— Это на тебя совсем не похоже, фея, — хворать. Если, конечно, не пришло твое время, тогда это продлится…
— Мне немного неловко. — Она вымученно улыбнулась. — Ты вникаешь в такие интимные подробности.
— Но мой интерес вполне оправдан, разве нет?
— Да, — согласилась Женевьева. — Но я подозреваю, что афиширование такого рода интереса не слишком распространено среди мужчин. Конечно, я могу ошибаться, — добавила она, озорно взглянув на него, — поскольку мой опыт ограничен лишь тобой и нашими весьма нерегулярными отношениями. Думаю, при регулярных отношениях момент зачатия не исключается, а посему нет необходимости в скрупулезном подсчитывании…
О небеса, что она несет! Ее интонация была почти мечтательной. Щеки зарделись от смущения, она резко повернулась, не заметив огонька, вспыхнувшего в глазах капера.
Доминик колебался. Не почудилась ли ему эта мечтательная нотка в ее голосе?
— Может быть, нам пора поговорить о твоем будущем? — осторожно предложил он.
"Твоем, а не нашем», — печально отметила про себя Женевьева.
— Да, согласна, пора. Но здесь едва ли подходящее для этого место. — Она обвела взглядом бурлящую и галдящую вокруг толпу; каким-то чудом голос ее обрел прежнее спокойствие, разве что звучал чуть-чуть резче обычного, но это и не плохо. — Кроме того, у меня болит голова, наверное, из-за толчеи и всех этих оркестров. Я бы хотела немного отдохнуть.
— Да, разумеется. — Доминик кивнул Сайласу, скромно ожидавшему в нескольких шагах позади. — Сайлас, отвезешь Женевьеву домой? Я отправляюсь в Елисейский дворец, но скоро приеду домой.
— Да, месье, — с обычной готовностью ответил Сайлас. — Мадам, вы желаете идти пешком или мне найти экипаж?
— Пойдем пешком. Может быть, это снимет головную боль, к тому же наемный экипаж никогда не бывает чистым, во всяком случае, теперь.
Центральные улицы были полны зевак, и Сайлас предложил свернуть в одну из боковых — узких, но более свободных. Впрочем, здесь тоже было достаточно людно, и, наверное, поэтому от внимания Сайласа ускользнул закрытый экипаж, медленно следовавший за ними.
Но вдруг людской водоворот немного отпрянул назад, и в следующее мгновение Женевьева увидела слева от себя распахнутую во внутренний двор огромную кованую дверь, услышала пронзительный свист, потом резкий щелчок кнута, быстрый грохот копыт и железных колес по брусчатке.
Рядом появилась карета, в глубине которой сидел человек. Толстая плеть из воловьей кожи со страшной силой обрушилась на голову Сайласа, он споткнулся и, взвыв от боли, рухнул на колени. Упавшего матроса отделяла от Женевьевы широко открытая дверца кареты. Из экипажа метнулась рука и схватила ее за плечо. Не раздумывая ни секунды, Женевьева резко отскочила назад и захлопнула дверцу, прищемив схватившую ее руку. Непристойное ругательство донеслось из кареты. Не смея задерживаться возле Сайласа, который, тряся головой, пытался подняться на ноги, она прыгнула к двери, ведущей во внутренний двор.
