Оглянувшись через плечо, он улыбнулся.
— Сейчас закончу…
Кинув еще два совка угля, Джонни поднялся и подошел к ней. Опершись обеими руками на края ванны, он нагнулся, чтобы поцеловать жену.
Однако его губам не суждено было достичь своей цели. Джонни застыл в полусогнутом состоянии, поскольку мокрая ладонь жены ловко поймала и нежно стиснула самую чувствительную часть его тела.
— Давай не будем, — постарался он урезонить ее, неимоверным усилием воли погасив моментально вспыхнувшее желание. — Ведь прошло всего лишь несколько дней с тех пор, как ты ушиблась. — Разогнув пальцы Элизабет, Джонни на всякий случай отошел от нее подальше.
— Но я прекрасно себя чувствую. Просто превосходно! Да и ты… выглядишь отлично, — промурлыкала она после краткой паузы, поскольку на секунду онемела, завороженная зрелищем его быстро наливавшегося силой живого утеса.
Он чувствовал себя беспомощным перед зовом плоти, но все же решил сопротивляться до последнего, так как в памяти его еще жива была сцена страданий Элизабет в пастушьей хижине. При одной мысли о том, что такое может повториться в любую минуту, у него мурашки пробежали по коже.
— Вымой меня, — прошептала она.
— Хорошо, но только сперва обещай вести себя пристойно. — Его голос охрип от возбуждения. Он и сам еле сдерживал просившееся наружу пламя.
— Попытаюсь… — У Элизабет был вид умиравшей маленькой русалочки. Суровый взгляд мужа, казалось, насквозь пронзал ее.
— Честное слово, попытаюсь, — торопливо добавила она.
Джонни сокрушенно вздохнул. Его чувства никак не хотели жить в ладу с разумом.
— Сама же видишь, — произнес он примирительным тоном, — я и сам бы с радостью…
— Иди сюда, ко мне…
— Не хочешь ли ты сказать «в меня»? — снова раздраженно пропыхтел муж, раздираемый пламенным желанием и чувством долга. — Но пойми же, наш ребенок…
— Но сегодня меня ничто не беспокоит, ни чуточки… Я отдохнула, мне хорошо и тепло и хочется любить. А ты такой… — Ее глаза опять остановились на огромном столбе, и от Джонни не укрылся мелькнувший в них знакомый ненасытный огонек.
— Нет, — сказал он мягко и решительно. — Не пойду.
Это был явный отказ, в его словах не было и доли двусмысленности.
— Я все понимаю, — смиренно произнесла Элизабет. — Но говорю же тебе, я буду вести себя, как послушная девочка.
Взяв кусок мыла, который дала им в дорогу госпожа Рейд, Джонни вернулся к корыту и сразу же, как опытная служанка, принялся за дело. Сперва он намылил волосы Элизабет, и от густой сверкающей пены по всей комнате распространился аромат клевера. Несмотря на все заверения Элизабет, он старался держаться от нее на безопасном расстоянии и не слишком сильно нагибался, чтобы не встречаться с ней взглядом.
Наконец Джонни, очистив ванну от хлопьев пены, промыл жене волосы чистой водой.
— Ну вот, — удовлетворенно подытожил он. В его усталом голосе звучала гордость мужчины, только что поборовшего медведя.
— Господи, до чего же хорошо ощущать, что твои волосы снова чисты, — блаженно произнесла Элизабет, разглаживая мокрые пряди. Она подняла руки, и ее груди выглянули из воды, как два набравших силу полумесяца на чистом небе. Соски были покрасневшими и набрякшими, по гладкой белой коже сбегали струйки воды.
— Прошу тебя, не делай этого, — полузадушенным шепотом взмолился Джонни.
— Чего?..
Однако за внешним непониманием скрывалась тайная сила обольщения. Она проглядывала во всем ее облике, особенно в глазах — таких коварных и притягательных. Сейчас, в этой жарко натопленной комнате, когда изнурительное путешествие почти подошло к концу, рядом с обожаемой женой, раскинувшейся в позе опытной куртизанки, устоять перед соблазном не было почти никакой возможности.
— Сама мойся, — не слишком вежливо буркнул Джонни, подавая ей мыло.
Ее рука бессильно опустилась, скрывшись под водой.
— Я так устала…
— Ну тогда мы быстро, — деловито пробормотал муж, решительно приблизившись к обольстительной супруге. Он начал намыливать ей груди, повторяя про себя в алфавитном порядке названия созвездий неба над Южным полушарием. Однако и это не помогало — столб становился все больше и тверже. Дело ухудшалось тем, что соски Элизабет затвердевали как камень при малейшем прикосновении, возбуждая его еще больше. А когда он в конце концов добрался до ее ягодиц, их призывная мягкость едва не лишила его последних крох рассудка.
Едва завершив процесс мытья, Джонни резким движением поставил жену на ноги. Самообладание улетучивалось катастрофическими темпами. Он быстро и с нарочитой небрежностью окатил ее чистой водой. Затем, не говоря ни слова, поднял из ванны, поставил на пол, обернул полотенцем и поспешно отошел в сторону.
Непривычный к воздержанию, да еще в присутствии обнаженной супруги, Джонни, едва не воя от отчаяния, стоял в самом дальнем углу комнаты, опустив руки и старатсльно разглядывая в окошке ночное небо. Несколько секунд спустя он услышал, как Элизабет приблизилась сзади, но в этот момент практически не отвечал за себя, а потому остался стоять, даже не шелохнувшись.
Ощутив прикосновение ее горячей руки к своему бедру, он слегка вздрогнул, пытаясь унять нестерпимый зуд сродни волчьему голоду в самом низу живота. Пришлось сделать вид, что его по-прежнему интересует только тьма за окном.
— Может, поменяемся местами? — тихо спросила она.
— Если от такой перемены мест разразится буря, подобная той, которая сблизила нас, — проговорил он непривычно резким голосом, — то могу сказать только «нет».
— Теперь все намного проще.
— О какой простоте ты говоришь? — огрызнулся он. До сих пор ему ни разу не приходилось проявлять подобную сдержанность в отношении женщины. И все же у него хватит сил не поддаться чарам, если от этого зависит судьба ребенка, находящегося в ее чреве. Так пусть же она соблазняет его, пусть говорит все, что ей заблагорассудится. Все равно ничего у нее не выйдет.
— Тебе не придется заниматься со мной любовью.
Джонни с трудом поверил своим ушам. Эти слова слишком напоминали хитроумную западню. И все же, поразмыслив секунду, он обернулся.
— Слушаю тебя, — произнес он недоверчиво.
— Я могла бы укротить его, — дотронулась она до вздыбленного боевого коня, подававшего все признаки нетерпения. Был заметен даже беспокойный пульс вен под его бархатистой кожей.
— Я и сам бы не прочь, — повторил он, отводя ее руку.
— И все же как хорошо было бы, если бы это смогла сделать я.
— Я еле сдерживаюсь. Разве не видишь? И только потому лишь, что по-настоящему беспокоюсь за тебя.
