Ознакомительная версия.
Безудержно играть Пушкин начинал, когда дела решительно не шли на лад. Тяжко было у него и на сердце, которое он делил между двумя женщинами: Анной Алексеевной Олениной и… графиней Закревской. Причем сами дамы и его отношение к ним были настолько различны, что обе любови вполне могли развиваться параллельно.
С весны 1828 года Пушкин стал постоянным гостем в петербургском доме Олениных и на их даче в Приютине. В это же время Арсений Андреевич Закревский вступил в должность министра внутренних дел, и Аграфена Федоровна, столь давно лишенная возможности царить в блестящих салонах, с упоением завертелась в вихре светских увеселений. Она и прежде-то была весьма популярна в обществе (дамы сплетничали о ней, мужчины увивались вокруг нее), но теперь «госпожа министерша» сделалась особенно часто приглашаема всеми подряд. Лето она кочевала с одной дачи, где проводила время столичная знать, на другую. Где-то на этих дачах она и пересекла путь Пушкина, и вскоре ее античная фигура уже была начертана на полях его рукописей.
В мае 1828 года «двойной роман» поэта уже вовсю обсуждался его друзьями. В том числе и Боратынским, который поспешил заверить Пушкина в своей полнейшей холодности к «Магдалине». Африканские страсти тут так и кипели, ревность Пушкина была жгучей, как расплавленный свинец. Ссориться с ним Боратынский не хотел, поэтому поспешил расставить точки над «i» :
Поверь, мой милый! Твой поэт
Тебе соперник не опасный!
……………………………………………..
Счастливый баловень Киприды!
Знай сердце женское,
О! знай его верней,
И за притворные обиды
Лишь плату требовать умей.
А мне – мне предоставь
Таить огонь бесплодный,
Рожденный иногда воззреньем красоты,
Умом оспаривать сердечные мечты
И чувство прикрывать улыбкою холодной.
Что же там такое происходило, почему Боратынский поспешил рассыпаться в заверениях «благонадежности»?
Князь Петр Вяземский писал жене: «День 5 мая я окончил балом у наших Мещерских. С девицей Олениной танцевал я попурри и хвалил ее кокетство… Пушкин думает и хочет дать думать ей и другим, что он в нее влюблен, и вследствие моего попурри играет ревнивого. Зато вчера на балу у Авдулиных совершенно отбил он меня у Закревской, но я не ревновал».
Оленина сообщает всем, кому не лень, что Пушкин ухаживает не только за ней, но и за Закревской. «Приехал по обыкновению Пушкин, или Red-Rower, как прозвала я его, – писала она. – Он влюблен в Закревскую. Все об ней толкует, чтобы заставить меня ревновать, но притом тихим голосом прибавляет мне разные нежности».
В Анну Оленину – Аннету, как ее обычно звали, – Пушкин и впрямь был влюблен, но в его восприятии она была всего лишь «ангел чистый, безмятежный». «Живая красота» Аграфены Закревской делала с ним обычное дело – «влекла всесильно».
«Я пустился в свет, потому что бесприютен, – писал он Вяземскому, намекая на то, что в Приютино, к Аннете, ему путь закрыт, ибо и родня ее, и она сама были против его ухаживаний. – Если б не твоя медная Венера, то я бы с тоски умер. Но она утешительно смешна и мила. Я ей пишу стихи. А она произвела меня в свои сводники…»
Ну, свела-то Закревская Пушкина прежде всего с самой собой. У нее все романы начинались в постели – поэт не стал исключением. Да он, впрочем, и сам не намеревался тратить время на пустые воздыхания перед женщиной, для которой главным было голое распутство. И уже вскоре он весьма фривольно обсуждал в письмах к Вяземскому свои новые отношения – вернее будет сказать, сношения, – а жуткий циник Вяземский, который и сам некогда – очень недолгое время! – был любовником Аграфены Федоровны, давал ему недвусмысленные сексуальные советы «с ученым видом знатока»: «Я уже слышал, что ты вьешься около моей медной Венеры, но ведь ее надобно и пронять медным благонамеренным. Спроси у нее от меня: как она поступает с тобою, так ли, как со мною: на другую сторону говорит и любезничает, а на мою кашляет».
Между тем оная Венера, как ей по чину и положено, зацепила не только плоть Пушкина, но и душу его уязвила. Ничего подобного он в жизни не видал, не испытывал, а ведь был куда искушеннее, чем скромно-эротичный Боратынский.
Закревская не шла в сравнение ни с одной из былых возлюбленных Пушкина. Вообще во всем мире не было женщины, подобной ей! Что он и удостоверил восхищенно, страстно, потрясенно – в стихотворении «Портрет»:
С своей пылающей душой,
С своими бурными страстями,
О жены cевера, меж вами
Она является порой
И мимо всех условий света
Стремится до утраты сил,
Как беззаконная комета
В кругу расчисленном светил.
Беззаконная комета… «Звезда хвостатая», воплощенная опасность для народов! И для каждого отдельного человека – особенно если он по сути своей чудовищно, африкански страстен и ревнив, а она, как никакая другая женщина, умеет давать повод для ревности. Вернее, поводы! Однажды Аграфена Федоровна до того довела нового поклонника, что он прилюдно вцепился ногтями (как известно, «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей», вот Пушкин и думал, отчего ногти сии были у него предлинные) в ее обнаженную до плеча руку и оставил на ней приметные следы.
Раздрай, который эта женщина внесла в душу Пушкина, вполне выражен в его письме к Елизавете Михайловне Хитрово, его всегдашней почитательнице и преданной защитнице. Пушкин был настолько взбаламучен той бездной чувств, в которую ввергла его Закревская, что писал без экивоков и приличных эвфемизмов, очень резко: «Хотите, я буду совершенно откровенен? Может быть, я изящен и благовоспитан в моих писаниях, но сердце мое совершенно вульгарно, и наклонности у меня вполне мещанские. Я по горло сыт интригами, чувствами, перепиской и т. д. и т. д. Я имею несчастье состоять в связи с остроумной, болезненной и страстной особой, которая доводит меня до бешенства, хоть я и люблю ее всем сердцем. Всего этого слишком достаточно для моих забот, а главное – для моего темперамента».
Для его темперамента – достаточно, да. Сверх меры. Но что касалось темперамента Закревской… Для нее не существовало ничего, кроме удовлетворения собственных страстей. Она как бы даже и не заметила, что карьера ее супруга чуть было не завершилась бесславно!
В 1830 году в России началась страшная эпидемия холеры. Министр внутренних дел Закревский боролся с ней по привычному принципу «держать и не пущать»: установил строжайшую систему карантинов; население зараженных районов, по сути лишенное всяких связей с внешним миром, обрекалось на вымирание. Подобные драконовские меры привели в ярость императора Николая Павловича, тем более что побороть холеру таким образом оказалось невозможно. К эпидемии прибавились возмущения, волнения, бунты и прочие беспорядки. В 1831 году Закревский получил отставку и надолго остался не у дел.
Ознакомительная версия.
