– Большое спасибо вам за то, что вы приехали, доктор Преображенский, – вежливо поблагодарила его мадам Маркова, провожая к парадному.
Им пришлось проделать неблизкий путь по холодным гулким коридорам, так что спальня несчастной больной оказалась довольно далеко, но этот небольшой перерыв принес мадам некоторое облегчение. Она сама распахнула дверь, и у нее захватило дух от порыва резкого холодного ветра.
– Я был бы рад ей помочь… и вам тоже, мадам, – искренне посетовал доктор. – Я вижу, что для вас это настоящее горе.
– Анна дорога мне, как родная дочь, – отвечала она со слезами на глазах, и доктор, тронутый до глубины души, ласково погладил женщину по руке. Его угнетала собственная беспомощность.
– Возможно, Господь будет милостив и поможет ей выжить.
Мадам Маркова лишь горячо кивнула, совершенно утратив дар речи под наплывом чувств.
– Завтра утром я постараюсь приехать как можно раньше.
– Анна каждое утро встает в пять часов, чтобы сделать разминку, – вдруг вырвалось у мадам Марковой, как будто это имело какое-то значение. Ну о какой разминке можно сейчас говорить?
– Должно быть, она чрезвычайно трудолюбивая девушка. И превосходная танцовщица, – с неподдельным восхищением сказал доктор. Он уже не верил, что когда-нибудь снова увидит Анну на сцене, и готовился искать слабое утешение в том, что все-таки был удостоен счастья созерцать ее великий талант. Но разве этим можно облегчить тяжесть утраты?
– Вам доводилось видеть, как она танцует? – грустно поинтересовалась мадам Маркова.
– Только один раз. В «Жизели». Это было прекрасно, – мягко добавил он. Наверняка каждое его слово причиняет мадам Марковой невыносимую боль. Это было ясно видно по ее лицу.
– А в «Лебедином озере» и «Спящей красавице» Анна еще лучше, – заверила она с горестной улыбкой.
– Буду с нетерпением ждать возможности насладиться этим зрелищем лично, – вежливо пообещал доктор и откланялся.
Мадам Маркова захлопнула за ним тяжелую дверь и поспешила обратно по коридорам туда, где оставила Анну.
Она на всю жизнь запомнила эту бесконечную ночь, полную боли и отчаяния и безнадежной борьбы с лихорадкой и бредом, терзавшими Анну. К утру наступил такой момент, что ей показалось: Анна умирает. Мадам Маркова, совершенно лишенная сил, безжизненно застыла возле ее кровати. Измученная, бледная, она сама походила на покойницу, но не смела покинуть больную ни на секунду. Так и застал ее доктор, когда вернулся в школу к пяти часам утра.
– Спасибо, что побеспокоились приехать в такую рань, – еле слышно прошелестела она в гнетущих сумерках.
В этой комнате уже установилась атмосфера горя и утраты. Даже для мадам Марковой дальнейшая борьба потеряла смысл. Состояние Анны все ухудшалось, и она так и не пришла в себя.
– Я всю ночь мучился от беспокойства, – внезапно признался доктор. По лицу этой женщины он мог судить о муках прошедшей ночи, да и Анна уже еле дышала. Скорее для порядка врач принялся считать пульс и мерить температуру и был изрядно удивлен. Температура слегка понизилась, хотя пульс оставался слабым и неровным. – Она выдержала суровую битву. Нам повезло, что у нее такой молодой и крепкий организм. – Но ведь в Москве грипп косил всех без разбору: и старых, и молодых, а в особенности детей. – Она много пила?
– В последние часы почти ни капли, – призналась мадам Маркова. – Я боялась вливать воду силой – от слабости она могла захлебнуться.
Доктор Преображенский серьезно кивнул. Вряд ли здесь чем-то поможешь, но ему разрешили побыть у больной подольше. Его старший коллега, доктор Боткин, чувствовал себя неплохо и вполне мог сам позаботиться о цесаревиче. Доктору Преображенскому предписывалось оставаться с Анной до конца – хотя бы для того, чтобы поддержать в трудную минуту ее наставницу.
Потянулись томительные часы, а они все сидели вдвоем на жестких стульях в убого обставленной комнате, изредка перебрасываясь словами и вставая лишь для того, чтобы проверить состояние больной. Врач не без основания полагал, что мадам Маркова падает от усталости, и предложил ей немного поспать, пока он подежурит один, но она даже не пожелала слышать о том, чтобы оставить свою любимую балерину.
После полудня Анна вдруг жалобно застонала и принялась беспокойно метаться в бреду. Ее хриплые стоны говорили о страшных муках, и доктор встревоженно бросился к ней, чтобы убедиться, не стало ли ей хуже, однако так и не смог обнаружить ничего нового в ее состоянии. Упорство, с которым девушка цеплялась за жизнь, было просто поразительным. Конечно, такая стойкость во многом объяснялась ее молодостью и природным здоровьем, укрепленным постоянными физическими тренировками. Наверное, оттого и остальные ученики балетной школы оставались здоровыми. До сих пор гриппом заболела одна Анна.
В четыре часа пополудни доктор Преображенский все еще находился в спальне больной, не решаясь покинуть ее перед самой кончиной.
Мадам Маркова, сломленная усталостью, задремала прямо на стуле, и в это время Анна снова заворочалась и застонала. Стоны становились все громче, но мадам Маркова измучилась за последние дни настолько, что ничего не услышала. Доктор прослушал больную: сердце работало едва-едва, с частыми перебоями. Судя по всему, бедняжка доживала последние минуты. Перебои делались все длительнее, и дышала она так тяжело, что каждый новый вдох казался чудом. Преображенский решил, что началась агония. Он был бы рад облегчить несчастной ее последние минуты, но ничего не мог поделать – только сидеть рядом и ждать. Снова пощупав угасающий пульс, он так и не выпустил исхудалой руки и ласково гладил ее, всматриваясь в прелестное юное лицо, осунувшееся от лихорадки и терзавшей ее бесконечной боли. Ему самому стало больно – видеть столь несправедливый и жестокий конец этой юной жизни и не иметь возможности его предотвратить. Борьба за ее жизнь выглядела столь же безнадежной, как попытка сражаться с собственными демонами в душе. В эти минуты доктор Преображенский больше всего на свете желал вернуть Анне жизнь и здоровье. Он нежно провел рукой по гладкому бледному лбу. Больная снова заерзала и что-то пробормотала. Наверное, этот ласковый тон был предназначен кому-то из друзей или даже из ее братьев. А потом с потрескавшихся губ сорвалось одно-единственное слово, и невидящие глаза широко распахнулись. Доктору доводилось видеть это сотни раз: последний, прощальный проблеск жизни перед тем, как уйти навсегда. Пристально глядя на нечто, понятное только ей одной, Анна прошептала:
– Мама, я вижу тебя!
– Успокойтесь, Анна, я с вами, – мягко промолвил он. – Потерпите, теперь все будет хорошо. – Увы, ждать оставалось недолго.
