Непокорная фрау Мельцер - Якобс Анне

– Мама сегодня не в духе.

«Неудивительно, – подумала Мари. – В конце концов, именно она все закрутила. Она, конечно, хотела как лучше, моя дорогая Китти, и сделала это ради меня. И, конечно, ради искусства».

– Пойду посмотрю, что с ней, – с улыбкой сказала она Хенни. – Может быть, я смогу ее успокоить.

Китти сидела в плетеном кресле с телефоном на коленях, трубка была прижата к уху. Когда вошла Мари, она кивнула ей, помахав свободной рукой, и продолжила разговор:

– …конечно, госпожа Мельцер будет готова дать интервью… Как? «Нюрнбергский вестник»? Хорошо, мы всегда стараемся просвещать провинцию в культурном отношении… Да, мы открываемся в семь часов вечера. Конечно, будет что-нибудь выпить и буфет… Нет, прессу раньше времени не пустят… Также благодарю вас. Как вы сказали ваше имя? Цейзиг? Очень приятно… До встречи, господин Райзиг.

Она положила трубку и поставила телефон на шаткий металлический столик.

– Боже мой, Мари! – воскликнула она, ее глаза сияли от восторга. – Только представь: они едут из Нюрнберга. И, разумеется, из Мюнхена. Из Бамберга будет скульптор, он привезет своего шурина, который работает в прессе. И ты не поверишь: даже Жерар хочет приехать на выставку в Аугсбург. Со своей молодой женой, потому что у них медовый месяц. Честно говоря, мне плевать на них двоих. Особенно на Жерара, этого труса и подхалима. Его жена не виновата, бедняжку скорее можно пожалеть.

Мари в изнеможении опустилась на стул и закрыла уши.

– Пожалуйста, Китти, помолчи минутку. Мои нервы…

– Ты думаешь, мои нервы лучше? – застонала Китти. – Что я буду делать, когда Жерар вдруг появится передо мной? Как он может так поступать со мной? Притащил сюда свою жену. Может быть, мне рассказать ей о наших страстных ночах любви в Париже? О, я бы это сделала.

Дверь открылась, и Гертруда появилась с горячей кастрюлей супа.

– Теперь пора что-нибудь съесть, дамы-художницы. Говяжий бульон с маульташен – это укрепит тело и дух.

Мари машинально поднялась, чтобы положить деревянную подставку на стол и расставить тарелки с бульоном. Китти потянула обе руки вверх и застонала.

– Я не могу проглотить ни кусочка, Гертруда. Ради бога, забери эту кастрюлю с супом обратно. От запаха меня тошнит.

– И не подумаю! – буркнула Гертруда и достала из ящика буфета столовые ложки. – Сегодня вечером вы будете пить шампанское. Для этого нужно хорошо поесть, иначе опьянеешь с первого же бокала.

Китти стала утверждать, что может пить шампанское бутылками, не пьянея, только слегка захмелев, но в любом случае сохраняя контроль над собой.

– Ладно, присоединюсь. Но есть не буду. Как там дети?

– Лео все еще у Гинзбергов, а Додо возится на чердаке. Они будут есть, когда вы выйдете из дома. Я обещала им блинчики с яблочным соусом.

– Ой! – Китти положила руку на живот. – Даже от одной мысли об этом мне плохо.

Тем не менее в конце концов ее уговорили съесть несколько ложек бульона. И один маленький маульташен, так сказать, на детский ротик. Может быть, и половину, а поскольку вторая половина была такой одинокой, ей пришлось съесть и ее.

– Теперь я чувствую себя лучше. – Она с облегчением откинулась в кресле. – Вчера мы трудились до поздней ночи. Но теперь все прекрасно развешено, Мари. Ты будешь в восторге… Стоит войти, как взгляд сразу падает на картину с синеватыми горами, а обнаженную натуру мы перенесли в соседнюю комнату. Боже, я знаю, какие в Аугсбурге закомплексованные женщины… А эти скучные портреты все в павильоне.

Мари молчала. Она поручила организацию выставки Китти и ее знакомым, которые бескорыстно взялись за дело. Но, конечно, она бы предпочла сначала представить консервативные картины, портреты и пейзажи, которые были получены из различных частных коллекций Аугсбурга. Мать нарисовала их, когда умер Якоб Буркард и ей нужны были деньги.

– Вот увидишь, Мари, это будет огромный успех! Мюнхенцы побледнеют от зависти. Мне так любопытно, придет ли хотя бы Лиза. От нее еще не было новостей.

Тилли позвонила вчера и сказала, что, к сожалению, не сможет приехать в Аугсбург на выставку, потому что у нее на носу важный экзамен.

– Я вполне могу обойтись без будущей госпожи фон Клипштайн, – заявила Китти. – Но Лиза, это было бы здорово. Может быть, дорогой Себастьян убедит ее. Он смелый человек, я не думаю, что он так уж плох. Если, конечно, оставить в стороне внешность. Боже мой, Адонисом его, конечно, не назовешь. И когда я представляю его без рубашки…

– Китти! – прервала ее Гертруда. – Никто здесь за столом не хочет этого знать.

Мари нехотя съела немного бульона с маульташен, слушая, что без умолку говорила Китти. Ее настроение было мрачнее, чем прежде, потому что она думала о Пауле. Конечно, он не придет, он не мог так поступить со своей матерью. Особенно после той ужасной статьи в газете. Он был так зол по телефону, что даже оборвал ее! Это было очень невежливо. Он вел себя властно, и она поняла, что пропасть, которая тогда возникла между ними, все еще существует. Она стала даже более глубокой и отвесной. Пропасть, которую уже невозможно было преодолеть, которая разорвала их любовь, их брак и сделала невозможным любое примирение. Как ей жить с человеком, который презирает ее мать? Который стыдится ее происхождения?

– Знаешь, Мари, когда все закончится и вы помиритесь, мы все вместе переедем на виллу…

Мари оторвалась от раздумий и раздраженно посмотрела на Китти. Что она только что сказала?

– О, Китти!

– Ты удивлена, да? – радостно воскликнула Китти. – Я все очень хорошо обдумала, Мари. Если Тилли настолько неосмотрительна, что выйдет замуж за Клиппи и переедет с ним в Мюнхен, то я тоже не хочу доставлять неприятности дорогой Гертруде.

Она с такой силой схватила удивленную Гертруду за руку, что кусочек маульташена чуть не упал с ложки на скатерть.

– Ты принадлежишь Тилли, Гертруда. Ведь она твоя дочь и нуждается в тебе. С другой стороны, у меня тоже есть мать, и поэтому я хочу вернуться на виллу вместе с Хеннилейн. Теперь, когда этого старого пугала Серафины там больше нет, ничто не стоит на пути.

– Какие прекрасные планы, – заметила Мари со снисходительной улыбкой.

Она знала Китти достаточно хорошо, чтобы понимать, что завтра у нее может возникнуть новая идея. Поэтому не стоило спорить. Гертруда тоже это знала, поэтому продолжала спокойно есть и только заметила, что ей очень уютно здесь, на Фрауенторштрассе.

Раздался звонок в наружную дверь, было слышно, как Хенни спустилась по лестнице и открыла ее.

– Да, правильно. Вы можете дать его мне.

Сразу после этого в дверь гостиной протиснулся огромный разноцветный букет, а под ним появилось личико Хенни.

– Мама, он ждет чаевых.

– О, дорогая! – воскликнула Китти и вскочила, чтобы заплатить посыльному. – Вот уже и первые почитатели, Мари.

– У нас нет вазы для такого букета, – сетовала Гертруда, которая взяла цветы. – Здесь есть открытка.

Мари, которая питала всякие безумные и совершенно бессмысленные надежды, была разочарована. Букет был не для нее. Он предназначался Китти.

– Что, для меня? Надеюсь, не от Жерара. Тогда я выкину этот веник в окно.

Китти нетерпеливо вытащила карточку из конверта, бегло просмотрела несколько строк и с недоумением покачала головой.

– Понятия не имею от кого. Кто-то разыгрывает меня.

Мари не стала любопытствовать. Она поднялась и сказала, что хочет сейчас переодеться, а потом пойти на Халльштрассе. Китти сунула открытку обратно в конверт.

– Об этом вообще не может быть и речи, Мари. Мы поедем вместе в моей машине. Я буду готова через десять минут. Гертруда, будь так добра, поставь эти цветы в какую-нибудь вазу с водой.

– Сплошная суета, – ворчала Гертруда. – Сейчас только десять минут пятого.

Мари не пришлось долго думать. Она надела облегающее черное платье длиной чуть ниже колена с треугольным вырезом на спине, который выглядел немного смелым. Дважды обвила вокруг шеи длинную нить из белого жемчуга, как было модно. В качестве обуви выбрала черные туфли на высоком каблуке. Довершала образ дерзкая маленькая шляпка, надетая под углом. Китти, конечно же, была в белом шелковом платье длиной до икр с нежной вышивкой на манжетах рукавов и белых босоножках на каблуке с ремешками. Нахмурившись, она посмотрела на платье Мари.