невольно ежился под этими взглядами. Он убил одного из двух вождей, пусть и младшего. Они ему этого не простят, и дальнейшая жизнь не обещает покоя.
Вот на причале возникло движение, показались две торопливо идущие женские фигуры. Одна была Снефрид, в другой Бьёрн с облегчением узнал Ингвёр. Она шла своими ногами и выглядела вполне невредимой, только была бледна и лихорадочно озиралась. «Ингвёр Злополучная» – вспомнил Бьёрн слова Эйрика. Девушка подошла к мосткам, Бьёрн протянул руку, чтобы помочь ей перейти в лодку; она взглянула на него и сильно вздрогнула, едва не отшатнулась. Он не подумал, как выглядит: со свежей раной на лице, наскоро перевязанной льняной ветошью, с кровавыми пятнами на одежде, со спутанными волосами. Но Ингвёр быстро опомнилась и подала ему руку: ее пальцы были холодны как лед.
Она села на носу, напротив Бьёрна. На ее бледном лице веснушки проступали ярче обычного, в чертах Бьёрну померещилась серая тень ее нового прозвища и созданного им тяжелой судьбы. Даже синие глаза блестели как-то жалко. Она старалась храбриться и сохранять надменный вид, но, Бьёрн видел, что она кутается в накидку, пытаясь скрыть дрожь.
Наконец отплыли. Снефрид единственная подняла руку и слабо помахала на прощание, благословляя их дорогу. Подняли парус, и свежий ветер понес лодку на север.
* * *
Они уплыли. В растянутой толпе удрученных, разозленных, подавленных хирдманов Снефрид одиноко брела вверх по широкой тропе, к усадьбе. Она пожалела бы Альрека, если бы у нее оставалось для него место в душе, но все ее чувства поглотила тревога за Эйрика. Пальцы стискивали белую нить с девятью узлами. Как долго ей держать Эйрика скованным, не пускать Одина-Бурого в его душу? Пусть Бьёрн с Ингвёр уже уплыли – опасность для них беспокоила Снефрид меньше, чем опасность для самого Эйрика.
Вот усадьба. Вот на дворе повозка, запряженная двумя лошадьми – это от курганов привезли тело Альрека и теперь, уложив на щит, несут в дом.
Войдя в грид, Эйрика она не увидела. Хирдманы, замечая ее ищущий тревожный взгляд, показывали ей глазами на дверь спального чулана. Обычно Эйрик не заходил туда днем, но сейчас чувствовал потребность скрыться с глаз, как раненый зверь. Снефрид заколебалась: пойти к нему или лучше оставить его одного? Не решаясь нарушить его уединение, она села на помост, сложила на коленях руки с зажатой белой нитью. Хирдманы замечали эту нить и, видимо, понимали, что она означает.
Дверь чулана распахнулась. На пороге показался Эйрик – все в той же рубахе, что была с утра, с кровавыми пятнами на подоле.
Он сразу увидел ее и приглашающей кивнул:
– Снефрид!
К ее облегчению, Эйрик не выглядел склонным к буйству. Он выглядел очень усталым, но спокойным.
Снефрид подошла к нему. Он пропустил ее в чулан и закрыл за ними дверь. Сел на лежанку, сцепил перед собой руки, грязные от засохшей крови и пыли, опустил голову. Длинные светло-рыжие волосы свесились и закрыли лицо, широкие плечи сгорбились. Снефрид вздохнула: он походил на Тора, проигравшего битву с турсами. Но она оставалась на месте и молчала. Ему не нужно, чтобы его жалели.
– Снефрид! – Наконец он поднял голову, убрал волосы с лица и взглянул на нее. – Я так больше не могу. Что у тебя там? – Он перевел взгляд на ее бок, где под платьем скрывалась повязка на ее ране. – Скоро ты…
– Уже почти зажило. Пусть Бьярт снимает швы, и я буду готова.
– Я мог бы и сам… Но нет. – Эйрик посмотрел на свои руки. – Если я опять почую запах крови… Теперь этот запах во мне… Я от него не избавлюсь, пока…
Снефрид содрогнулась. Он держался по виду спокойно, но он был не в себе. Боевое безумие, Одинова одержимость, вдохновленная смерть уже были в нем, и он сжимал их в кулаке, как она – белую нить. Но это не могло продолжаться долго. Однако мысль о помощи ему больше не пугала Снефрид. Прошло не так уж много времени, но она сильно изменилась и хорошо понимала, чего следует бояться. И она жаждала поскорее вернуть ему способность управляться с Одином-Бурым ничуть не меньше, чем этого желал сам Эйрик.
Наступала первая ночь полнолуния. Среди светлой синевы вечерних сумерек от пристани Кунгсгорда отошла небольшая лодка и двинулась через пролив на восток, к одному из маленьких необитаемых островов, где только и было что скалы, мох и немного зарослей. По виду в лодке находилась заурядная крестьянская пара: мужчина в серой шапке сидел на веслах, женщина в серой накидке держала на коленях ягненка, между ними лежала еще какая-то простая поклажа. Ветра почти не было, вода в заливе расстилалась ровная, мягкая, как шелк небес. Полная ослепительно-белая луна висела на гладком шелке, с удивлением наблюдая это отплытие: крестьянские пары в такое время не разъезжают по морю, а забираются в свои хижины и ложатся спать.
Сидя на корме, Снефрид оглядывалась посмотреть, как удаляется каменная пристань Кунгсгорда и стоящие возле нее боевые корабли. Черные на синем фоне неба, они как никогда напоминали спящих драконов. Опасаться было особо некого – в час отплытия все обычные люди уже спали, – но привлекать внимания к их поездке не стоило. Поэтому Эйрик был одет в самую простую одежду, а Снефрид – в старое серое платье своей тетки, ее же грубую накидку и серый чепчик, которые носила в первые дни после отъезда из дома. Надевая их снова, она почувствовала, что за эти дни стала намного ближе к Хравнхильд, чем была месяц назад.
Но и Хравнхильд она не стала. У Снефрид появилось собственное лицо под колдовской маской, пусть она еще не совсем хорошо его знала.
Эйрик тоже об этом подумал. «Ты опять как в тот день, – сказал он, зайдя за ней в спальный чулан и увидев ее в этой одежде. – Маски не хватает».
«Если она нужна, я возьму ее с собой. Хравнхильд же в тот раз была в маске, да»?
Под «тем разом» они оба привыкли понимать день его посвящения, когда у выхода из пещеры его встретила Хравнхильд в медвежьей маске.
«Будет не как в тот раз. Тогда мы шли на драку и призывали Одина для боевой ярости. Пока дойдешь до женщины, там уже мало что останется. Те женщины надевают маску, потому что они, ну, как великанши, что переносят человека из Нифльхель в Мидгард. Но сейчас я ни с кем драться
