— Почему не сказала? — мрачно спросил он Кэрли. — Тебе дали бы какую-нибудь обувь.
Она плюнула ему под ноги:
— Мне ничего от тебя не нужно! Слышишь? Ничего!
Кэрли воплощала в себе все, что он ненавидел: алчность, страсть к наслаждениям, испорченность и эгоизм. Рамон понял это в момент их знакомства.
Таким он и сам был когда-то.
Отходя от нее, испанец сердито покачал головой, сунул руку в bolsa[22], висевший за седлом, и достал оттуда бутылку крепкой aguardiente[23]. Вынув пробку, он сделал такой большой глоток, что не решился приложиться к бутылке еще раз, ибо понял, что тогда ему не остановиться. Спиртное оглушит его, и он напьется до беспамятства, чтобы притупить боль.
Между тем Педро Санчес подвел девушку к ручью, опустился на колени и помог ей вымыть окровавленные ноги. Вскоре один из ковбоев принес мягкие мокасины, доходившие до колен, и что-то сказал девушке. Рамон не расслышал слов, но угадал их смысл.
Испанец не хотел признаться себе в том, что в нем пробудилось то же невольное уважение к этой девушке, которое испытывали к ней суровые ковбои.
В темноте каждый шорох усиливался и настораживал. Кэрли не бывала ночью под открытым небом. Дядя не разрешал ей одной отходить от дома, ибо в лесах полно опасных диких зверей: горных львов, ядовитых гремучих змей, огромных быков, кабанов, а главное, гигантских медведей-гризли, нападающих на людей. Сейчас она слышала доносившийся откуда-то рев, а со стороны склона угрожающе выло еще какое-то животное.
Кэрли вздрогнула. Даже если бы ей удалось бежать, а надежды на это почти не было, она не знала пути к дому. Звери разорвали бы ее на части.
Однако еще большая опасность ждала ее в нескольких ярдах отсюда, в самом лагере.
Рамон вернулся на лужайку недавно, после прогулки по лесу, которую предпринял, пока его товарищи разбивали лагерь. Увидев, что мужчины заснули, испанец сел у костра и молча уставился на пламя. Проснувшийся Санчес предложил ему поесть, но дон отказался и растянулся на походной постели, прикрыв верхнюю часть лица черной широкополой шляпой.
Измученная, напуганная и возмущенная жестокостью испанца, Кэрли все же испытывала к нему жалость. Она помнила свою сестру Мэри, которая была на четыре года моложе ее и умерла от лихорадки, когда Кэрли исполнилось девять лет. Она помнила слезы матери, ужасную душевную боль, скорбь и горечь утраты, поэтому хорошо представляла себе, как страдает Рамон после смерти брата.
Прислонившись к стволу дерева, девушка закрыла глаза. Она съела кусок жареного мяса и согласилась взять у Санчеса одеяло. Принеся его, он привязал Кэрли за ногу к дереву. Закутавшись в теплое одеяло, она постаралась прогнать мысли о доне, о своих усталых, ноющих, исцарапанных ногах и пораненных ступнях. Сейчас Кэрли думала только о дяде и верила в то, что он найдет ее. Наконец она погрузилась в беспокойный сон.
Перед рассветом ее разбудили ржание и непривычные звуки — мужчины седлали лошадей и сворачивали лагерь. Руис принес ей завтрак: подогретые лепешки, остатки мяса, оловянную кружку с горячим дымящимся кофе. Кэрли показалось, что она отродясь не пила столь вкусного напитка. Она заставила себя поесть, хотя не чувствовала голода. Усталость не прошла, а, напротив, усилилась. Кости болели, мышцы ныли, царапины на руках и ногах саднило, пересохшие губы потрескались.
Она слышала, как Санчес просил Рамона пощадить ее, но испанец лишь отвернулся от старика.
Ну что ж, по крайней мере она осталась жива. Ее не изнасиловали, хотя Кэрли очень боялась этого. Кроме дона, никто не обращался с ней жестоко. Дядя и его люди уже наверняка в пути и вскоре найдут ее.
— Пора в дорогу, сеньорита.
Эти слова отвлекли ее от размышлений. Рядом стоял испанец с бесстрастным, суровым лицом. Холодные темные глаза запали. Он казался опасным и безжалостным.
— Куда ты ведешь меня? — с ненавистью спросила Кэрли.
— Далеко в горы. К Льяно-Мирада — это место иногда заменяет мне дом.
— Куда бы ты ни отправился, мой дядя найдет тебя и не успокоится, пока не загонит в ловушку, как дикого зверя.
— Сделать это пытались и более ловкие люди, но потерпели неудачу. С твоим дядей произойдет то же самое.
— Что тебе нужно от меня? Что ты собираешься сделать со мной?
Он бросил на нее дерзкий, чувственный, беспощадный взгляд:
— Это еще предстоит решить, сеньорита.
Набросив плетеную кожаную петлю на запястья Кэрли, испанец потянул ремень, повел девушку к лошади и легко вскочил в седло.
— Пора трогаться.
Гнев, горечь и ненависть охватили ее. Словно забыв о своем рваном халате, спутанных волосах и огромных мокасинах, Кэрли улыбнулась — холодно, невозмутимо и надменно.
— Я готова, сеньор Эль Дракон.
Заметив, каким напряженным стал его взгляд, Кэрли испытала удовлетворение. Он хотел унизить ее, заставить просить пощады, надеялся сломить ее.
Но каждый раз, когда Кэрли видела этого высокого гордого широкоплечего мужчину на вороном коне, она вспоминала того, кто являлся ей в мечтах и подарил розу. Да, тогда его пленительная улыбка заставляла ее трепетать, а безобидные насмешки — теряться.
Конь, дернув головой, двинулся вперед, а Кэрли пошла за ним. Забыв об усталости и ноющих ссадинах, она смотрела на широкую спину испанца и переставляла ноги в огромных мокасинах, Санчес и вся остальная группа следовали за ними.
В полдень солнце, как раскаленный шар, висело над головами путников и безжалостно палило их плечи и спины. Плетеный кожаный ремень врезался в запястья, голубой халат с каждым шагом казался все тяжелее. Кэрли оступилась и упала бы, если бы дон не придержал коня. Тропа круто уходила вверх, отнимая у девушки силы и волю. Походка ее стала yетвердой, во рту пересохло. Кэрли не знала, надолго ли ее хватит.
Словно угадав мысли Кэрли, дон остановил коня, отвязал флягу, спешился и протянул ее девушке. Она поднесла сосуд к губам, наслаждаясь живительной влагой и стараясь скрыть дрожь руках.
— Льяно-Мирада вон там. — Рамон забрал флягу и указал на верхний край глубокого ущелья. — Мы направляемся туда.
Она проследила за его взглядом, но не увидела и намека на жилье. Там были только дубы, сосны и длинный скалистый каньон, ведущий к массивному гранитному утесу.
— Подъем будет трудным. — Он язвительно улыбнулся. — Если вежливо попросишь меня, возможно, я посажу тебя на лошадь.
Стены каньона высились впереди. Ноги Кэрли дрожали от усталости. Удастся ли ей одолеть такой трудный подъем? Она с трудом сдерживала слезы.
— Иди к черту!
Он нахмурился, снова посмотрел на крутой каменистый подъем, где почти не было тропы, и на мгновение заколебался.
