Когда минут через пятьдесят она закончила сию оду «Смерть безнадежно любящей женщины, в отчаянии наложившей на себя руки», состоящую из почти двухсот строф, раздались аплодисменты. Кто-то из присутствующих здесь дам смахивал слезу, кто-то рукоплескал из участия и жалости к хозяйке салона, а кто-то искренне и радостно аплодировал оттого, что ода наконец, закончилась. Покрывшаяся румянцем от несмолкаемых аплодисментов, Серафима поклонилась и села на свое место, и тут чей-то женский голос недалеко от монахов негромко произнес:
— Все-таки какой мерзавец этот Факс! Так заставлять страдать бедную девушку…
При слове «Факс» пребывающие в нирване монахи разом открыли глаза. Их дхармы вдруг проснулись, чего не бывало уже в течение нескольких лет, а праны пришли в неистовое движение и побежали по тысячам тонких каналов, коими сплошь испещрено человеческое тело.
— А как зофут этого Факса, что заставляйт страдат фрейлейн Елагину? — переглянувшись с младшим монахом, спросил женщину монах старший.
— Альберт Карлович, — охотно ответила дама, польщенная тем, что не произнесшие доселе ни единого звука монахи заговорили именно с ней. Правда, у спросившего был какой-то странный акцент, но она не придала этому значения и добавила: — Он профессор университета и наш городской врач.
Монахи снова переглянулись и разом выдохнули, что означало крайнюю степень возбуждения. В их глазах зажглись красные светящиеся точки — это проснувшиеся дхармы требовали выхода их энергий.
— Ми хотим кое-что фам показайт, — произнес старший монах с акцентом, вовсе не похожим на китайский, и вопросительно посмотрел на Серафиму Сергеевну. — Ф благодарност за теплый прием и неопычайно интересный фечер. Ми имеем фосмошност это сделайт?
— Конечно, — любезно отозвалась хозяйка салона.
Гости, собравшиеся было уходить, заинтересованно расселись по своим прежним местам.
— Нам нушны дфа кирпича, шелесный федро и сфечи, — важно промолвил старший монах.
Через некоторое время слуги принесли два кирпича, ведро, а Серафима взяла со стола и подала им бронзовый подсвечник на пять свечей.
— Благодарю фас, — улыбнулся краешком губ монах и вдруг, засучив рукав, приставил горящие свечи к своей руке. Минуты три языки пламени лизали его руку, но на лице его не дрогнул ни один мускул. Когда старший монах отнял подсвечник от руки, она оказалась совершенно здоровой, и даже рыжеватые волоски были совершенно не тронуты огнем.
Гости ахнули.
Затем то же самое проделал со своей рукой другой монах. Вспыхнувшие было аплодисменты были потушены властным жестом старшего.
— Это еще не фсе, — произнес он спокойно, поднялся с кресел и, взяв кирпич, вдруг резко и молча опустил его на свою бритую голову.
Кирпич разлетелся в куски.
Когда подобное повторил его брат, в гостиной повисла восхищенная тишина. Все смотрели на голые, как коленки, головы монахов, на коих не было ни царапин, ни даже покраснений.
— Фантазмика! — воскликнул кто-то из присутствующих.
И опять гостям не дали поаплодировать. Младший из монахов, вскричав что-то по-китайски, оттолкнулся от пола и, сделав несколько быстрых шагов, прыгнул на стену и лихо пробежал по ней весь периметр комнаты, вежливо перепрыгивая через портреты и пейзажи в золоченых рамках. Когда он, нимало не запыхавшись, спрыгнул на пол, многие из присутствующих зрителей пооткрывали от удивления рты. Остальные рты открылись, когда первый монах, громко вскрикнув, проткнул насквозь указательным пальцем донышко железного ведра. Затем они вздохнули, что означало стадию наступившего покоя их дхарм, и уселись в кресла, подогнув под себя ноги кренделем.
Аплодисменты были столь неистовыми, что по всей Покровской улице, в которой стоял дом Елагиной, разом забрехали собаки, ведь был уже первый час пополуночи. Расходились гости медленно, обсуждая увиденное и с восхищением поглядывая на диковинных монахов, сидящих в своих креслах, прикрыв глаза и совершенно не реагируя на окружающее. Казалось, они лишились всяческих чувств. Не было даже заметно, чтобы они дышали. Когда ушел последний гость, Серафима Сергеевна, не зная, что с ними делать, тронула старшего монаха за плечо, и тот закачался, словно игрушечный ванька-встанька или пробочный поплавок на мелкой речной ряби. Когда она отступила от монахов шага на два, брови ее поползли вверх: между их телами и кожей сидений кресел можно было свободно просунуть ладонь.
Серафима мотнула головой и на мгновение прикрыла глаза. Когда она открыла их, монахи все так же висели в воздухе на расстоянии нескольких вершков от сидений своих кресел. Серафима Сергеевна поджала губы и, ничего не понимая, прошла к себе. «Может, они так спят?» — вертелось в голове единственное объяснение столь аллегорического состояния буддистов. Объяснение, конечно, глупое, но иного не было.
Проспала она мало не до одиннадцати часов, и, когда спустилась в столовую, тетушка с монахами уже заканчивали пить чай.
— Что-то ты нынче припозднилась, — добродушно поприветствовала ее Манефа Ильинична, благожелательно поглядывая на буддистов. Те при появлении Серафимы поднялись и галантно поклонились. Вышло это у них совершенно по-европейски, да и вообще, сей час, в цивильных костюмах великолепного английского сукна они мало походили на вчерашних монахов-магиков.
— Жаль, что я не присутствовала вчера на твоем салоне, — многозначительно протянула тетушка, заговорщицки поглядывая на монахов. — Ты бы видела, Симочка, какие замечательные фокусы мне показали наши гости.
— Фокуси? — нимало не обиделся на старушку старший из монахов. — Это били не фокуси, а энергия праны, прифеденная в двишение фолей.
— Герр Адольф, прошу вас, покажите Симочке этот ваш фокус, простите, действие вашей праны, — посмотрела на монаха Манефа Ильинична и перевела взгляд на племянницу. — Уверяю тебя, ничего подобного ты еще не видела.
— Ошибаешься, тетушка, — ответила Серафима, присаживаясь за стол. — Кое-что я имела удовольствие видеть еще вчера. Так, значит, вас зовут Адольф? — обратилась она к старшему из монахов.
— Да, фрейлейн, — ответил тот. — Адольф фон Готтлиб. А это, — кивнул он в сторону второго монаха, — мой младший брат Густаф.
— То-то я вчера заметила, что вы совершенно не похожи на китайцев, — сказала Серафима, наливая себе чай. — И акцент у вас совершенно некитайский.
— Да, ми не китайцы, — произнес Адольф. — Мы гессенские фёрсты.
— Но как вас занесло из Германии в Китай? И почему вы стали монахами?
— Это слишком долгая история, фрейлейн Серафима, — немного печально произнес Адольф. — Боюсь, фам не интересно будет ее слушайт. К тому же ми уже фсе рассказайт вашей тетушке…
