Не далее как неделю назад Петр Петрович влетел в кабинет городского главы и подробно изложил ему все, что удалось сопоставить…
По его гипотезе выходило так, что настоящему Гермогену сейчас должно быть что-то около пятидесяти восьми лет. По первым описаниям его в юношеские годы имел он глаза голубые и был роста высокого. А по последним данным выходил Гермоген маленький и мутноглазый. Это описание никак не соответствовало документам о Гермогене, зато соответствовало описанию мошенника, пропавшего два года назад. Петр Петрович предположил, что мошенник мог занять место Гермогена и организовать банду в лесу… Тем более что банда эта была необыкновенная. Никто никогда не видел в лесу жилища разбойников, не встречал лихих людей. Кареты частных лиц беспрепятственно передвигались по лесной дороге, в отличие от карет, везущих казенные деньги в столицу. Несмотря на усиленную охрану и прочие предосторожности, уже пять карет со значительной суммой денег исчезли бесследно за последние два года.
Заинтересовавшись предположением учителя, городской голова выслал большой отряд во главе с провожатым, побывавшим только вчера в логове Гермогена…
— И представьте себе — они нашли! — сияя от безудержно рвущейся наружу гордости, взахлеб говорил учитель. — Стоит такая ветхая избушка, а там все как положено — сидят разбойники за широким столом, пируют. Наши подкрались, напали. Но и те — не промах. Хоть и во хмелю были, воевали на славу. Однако все полегли. — Петр Петрович отряхнул пылинку с колена, будто это он сам голыми руками перебил разбойников.
— Поздравляю вас, Петр Петрович! В экую вы историю попали! Значит, можем спать спокойно теперь? Нет больше Гермогена?
Тут пыл учителя несколько ослаб, и он небрежно заключил:
— Нет, Гермогена, точнее — Лжегермогена, не нашли. Хитер больно. Зато нашли могилу старого Гермогена. Говорят, перерезал старику глотку канатоходец… Многое говорят, — закончил Петр Петрович позевывая, — про бабу какую-то в мужском тулупе… Сражалась в отряде как тигрица. Да только, думаю, врут теперь. Натерпелись страху. А у страха глаза велики. Не нашли среди убитых бабы… А вроде офицер сказал, на сносях была. Ну что ж, пора мне откланиваться…
Арсений подал гостю пальто, вышел посадить в сани, закутал ноги. А возвращаясь мимо забора, упорно отворачивался, чтобы даже не смотреть на то место, где вчера лежала женщина. Никто не отнимет у него мальчика. Ни бандиты, ни Гермогены. Его это мальчик.
Глава 5
Конец безмятежности (Саша, 1829–1840)
После рассказа учителя о странных событиях, произошедших в лесу, Арсений взял за правило, как только выпадала свободная минута, проводить ее рядом с мальчиком. У колыбели или под дверью, если с ним была Марфа. Князь давно намеревался перебраться в Петербург, и теперь Арсений горячо поддерживал его в этой затее. С почтой отослали распоряжения о приготовлении дома и произведении ремонтных работ. Арсений больше не высказывал неудовольствия и по поводу приближающейся свадьбы князя. Не до того. Ему теперь хотелось сесть на коня и объездить окрестные леса вдоль и поперек. Чтобы выкурить всякую нечисть. Но мешали метели.
Через неделю состоялась свадьба князя. Праздновали ее скромно. Священника упросили подсократить церемонию, потому что невеста вряд ли выстояла бы на ногах больше часа. Священник с неудовольствием покряхтел, но, приняв от князя щедрые пожертвования «на храм», сделался сговорчив и любезен.
Новоиспеченной княжне объяснили про мальчика, к которому все проявляли так много внимания, что это — сын Арсения, боевого товарища Николая. Она с улыбкой склонилась над кроваткой, грустно погладила ребеночка по голове и потребовала непременно крестить его в самое ближайшее время.
Мальчика назвали Александром. В честь бывшего императора. Николай стал крестным отцом, его жена — крестной матерью. А Арсен — отцом настоящим. Так и записали мальчонку — Александром Арсентьевичем. В церкви было холодно, но Саша как уснул при входе, так и проспал все таинство. Разок только пискнул, когда батюшка его водой плеснул, а когда в алтарь носили, вдруг проснулся и минуты две глазенки таращил радостно. Арсен молился истово, все грехи свои разом вспомнил, за все прощение просил, многое наобещал Господу ради возвращенного сыночка. Только в один миг показалось ему, что тень промелькнула в дверях…
Он умел передвигаться бесшумно. Скрипучая дверь пропустила его, не издав даже тихого стона. Он знал, как ладить с вещами. Портьера укрыла его от глаз тех, кто стоял у аналоя. Вот ты где. Вот ты какой. На секунду кровь ударила ему в голову. Схватить сына, бежать… Он прикрыл глаза рукой и постарался взять себя в руки. С гибелью Гели все потеряло смысл, и он уже не в первый раз срывался в ярость… Этого нельзя допустить. Ему не спастись с малым ребенком. Пусть пока поживет в княжеском доме. Пусть перекошенный великан глаз с него не спускает, пылинки сдувает. Эк, как у него глаза сверкают в полумраке. Небось голыми руками задушит любого, кто к мальчику сунется. Никому не отдаст. Замечательный сторож. А придет время, уж найдется и на этого сторожа управа…
Сборы в Санкт-Петербург снова откладывались. Княгине нездоровилось. Бледная словно полотно, она слабо улыбалась мужу и обещала скоро встать на ноги. Ей тоже хотелось в столицу. Из Петербурга пришло известие, что дом полностью готов к их приему. Дни тянулись за днями, а состояние княгини не улучшалось. Нервные конвульсии временами искажали ее хорошенькое болезненное личико. Глубоко запавшие глаза выражали страдание. Отъезд откладывался до неопределенного времени.
Когда Саша стал смышленей, но еще не научился ходить, Арсений взял привычку повсюду таскать его на руках. А как только пошел, и сам стал бегать за Арсением как собачонка. Странное это было зрелище — кривой великан и маленький, неуверенно держащийся на ногах ребенок. Однако все, кто их видел, считали, что и вправду сын с отцом — до того мальчишка был на Арсения похож: такая же смуглая кожа, черные волосы.
Николай относился к отцовству Арсена ревниво. Пенял, что тратит он на мальчишку слишком много времени, бранился, когда подметки у его любимых туфель ехали, а Арсений, вместо того чтобы заниматься делом, выхаживал своего карапуза от какой-то детской заразы.
Княгиня все болела, Петербург становился отдаленной мечтою. Через полтора года после замужества у нее доставало сил только добраться до скамеечки в саду, а потом с помощью Марфы вернуться в свою спальню. Сплетни по поводу князя и его денщика прекратились, те, кто распускал их, после женитьбы князя были жестоко осмеяны… Княгиня не протянула и двух лет. Казалось бы, ширма снова пала. Но всяческие домыслы угасли.
