Она и раньше делала это ради Грейс. И теперь сделает все, что в ее силах, для людей, которых любит.
Даже в солнечный день цвет лица Грейс Тремеллин казался чистым и свежим, как лепестки камелии. Черные волосы были убраны назад и перехвачены лентой на затылке, открывая изящные ушки с перламутровыми серьгами. Шею украшала камея, подвешенная на серебряной цепочке. Одетая в белое платье с пышными рукавами, она сидела рядом с Эймиасом на сиденье нанятой коляски и вертела в руках зонтик, как настоящая лондонская барышня. Эймиас был доволен.
Во всяком случае, пока не бросал взгляд на заднее сиденье.
— Как я понял, — сказал он, улыбаясь Грейс Тремеллин, — мы можем прокатиться вдоль берега, но не дальше того поворота. — Он указал хлыстом вдаль, поверх голов у пряжки.
Девушка потупилась.
— До него еще далеко. Эймиас склонился к ее уху.
— Увы, недостаточно, — вкрадчиво произнес он, понизив голос.
Грейс вскинула на него озадаченный взгляд. Эймиас ощутил легкое покалывание на затылке.
— В таком случае, — продолжил он, как ни в чем не бывало, — нам придется повернуть назад, хотя мистрис Эмбер, любезно согласившаяся составить нам компанию, не допустит, чтобы я преступил правила приличий или хоть на фут вышел за границы, установленные вашим отцом.
— О да, — хихикнула Грейс, отвернувшись. Сзади не донеслось ни звука.
— Право, даже королеву не оберегают так тщательно, — заметил Эймиас. — Не то чтобы я возражал, просто любопытно: ваш отец всегда так бдителен? Или все дело в том, что я приезжий?
Отвернутое личико Грейс залилось румянцем.
— Просто он недостаточно вас знает, сэр, — тихо отозвалась она.
Эймиас кивнул:
— Пожалуй. — Он взялся за вожжи и тронулся с места. — Что ж, придется это исправить, не так ли?
Грейс повернулась к нему лицом, впервые за все утро.
— Вы намерены задержаться здесь? — поинтересовалась она, проявив больше оживления, чем до сих пор.
— Признаться, я не собирался задерживаться здесь надолго, — сказал он, глядя в ее темные глаза. — Но я обнаружил здесь слишком красивые виды, чтобы уехать.
Глаза Грейс расширились, затем она смущенно потупилась и отвернулась, залившись румянцем.
Эймиас поразился подобной реакции. Он только начал ухаживать, собственно, это было даже не ухаживание, а разведка, сочетавшая в себе тонкий баланс: реплики, которые вполне могли сойти за невинные, пламенные взгляды, придававшие им другой смысл. Достаточно, чтобы возбудить интерес, но недостаточно, что бы пробудить надежды, которые он не может оправдать.
В конце концов, они едва знакомы. Ее робость может исчезнуть, как только они скроются за поворотом. Не исключено, что именно поэтому Тремеллин запретил им удаляться от дома. Эймиас вздохнул. Он должен убедиться, что она годится ему в жены, но не собирается спешить. Пока еще он ничего никому не предлагал, не говоря уже о руке и сердце.
Грейс молчала, уставившись перед собой, а молчание на заднем сиденье становилось оглушительным. Эймиас поспешил исправить положение.
— Что ж, вашего отца можно понять, — задушевно сказал он. — Он знает обо мне и моих намерениях только с моих слов.
Поскольку это была правда, Эймиас почувствовал твердую почву под ногами. Он всегда старался говорить правду. Ложь легко забыть, да и зачем лгать, когда можно творчески подойти к правде. В суде такой подход не имел бы успеха, но с женщинами обычно срабатывал. Разница в том, что женщины, как усвоил Эймиас, хотят верить.
Он надеялся, что Грейс Тремеллин поверит ему. В конце концов, она дочь джентльмена, пусть даже этот джентльмен незнатен и властвует всего лишь в крохотной деревеньке на берегу моря. Но много ли у него шансов познакомиться с настоящей леди? Да и Корнуолл начал проникать в его сердце.
Жаль только, что она такая робкая. Эймиас попытался придумать невинный вопрос, чтобы разговорить Грейс. Должен же он знать, что ее интересует. Неплохо, конечно, иметь хорошенькую жену, но он не может жениться на недалекой женщине. Брак — это надолго, и ему совсем не светит искать удовольствий на стороне. Эймиас никогда не видел долгих счастливых браков, но хотел бы верить, что они существуют. Даже любовниц он предпочитал остроумных, полагая, что непринужденная атмосфера — немаловажная часть занятий любовью.
Они ехали в молчании, пока не миновали старую каменную сторожку возле поворота на главную дорогу.
— Кто-нибудь живет здесь? — поинтересовался Эймиас.
— Нет, — ответила Грейс. — Мы любили играть здесь в детстве. Помнишь, Эмбер?
— Конечно, — отозвалась Эмбер с заднего сиденья. От звуков ее грудного голоса на затылке Эймиаса шевельнулись волосы. У нее был колдовской голос: бархатистый, чувственный и в то же время сильный и чистый. Он не видел Эмбер, но не мог игнорировать ее присутствие. Проклятие! Он должен ухаживать за ее сестрой… впрочем, будь Грейс ее сестрой, он бы ухаживал сейчас за Эмбер.
Эймиас подавил вздох.
Ничего не поделаешь, придется игнорировать это сокровище, найденное Тремеллином на морском берегу, или отказаться от мысли ухаживать за Грейс. Эймиаса так и тянуло взглянуть на Эмбер, но он сдерживался. Не стоит пробуждать напрасные надежды. Ни у нее, ни у него.
Он снова заговорил с Грейс.
— Ваш отец не сдает сторожку в аренду? Странно. Он не похож на человека, который упустит шанс заработать честную копейку.
— Он не хочет, чтобы на его земле поселились чужаки и совали нос в его дела, — отозвалась Грейс и, опустив голову, шепотом добавила: — А еще он говорит, что его будущим внукам нужен простор.
Она просто маленькая дурочка, с сожалением подумал Эймиас, глядя на солнечные блики, игравшие на ее иссиня-черных волосах. Подумать только, не может говорить о внуках для своего отца, не смущаясь! Эймиас ценил невинность, сочувствовал застенчивости, но терпеть не мог робости. Робких съедают первыми. Он нередко видел это в прошлом — да и сам был не прочь поживиться за их счет, — но не хотел наблюдать в будущем.
Да, он намерен жениться с выгодой, но это должен быть счастливый брак. Так что, похоже, эта очаровательная малышка не для него, а он — не для нее.
Когда он приехал с визитом, Грейс едва поддерживала разговор, но Эймиас надеялся, что, когда она окажется вдали от любящего взгляда отца, ее индивидуальность проявится. Но возможно, проявляться просто нечему.
Правда, он привык иметь дело с женщинами, не отличавшимися скромностью. Даже светские дамы, с которыми Эймиас вел более чем утонченные беседы, после того как разбогател и вернулся в Лондон, не обладали этим достоинством. В любом случае, кем бы они ни были, аристократками или простолюдинками, Эймиас предпочитал женщин, которым есть что сказать. Дочери Тремеллина явно было нечего сказать, даже когда она говорила.
