в той местности, где собирают дань, можно спросить у тех, кто этим занимается. У Велерада или Свенельда. Может быть, они что-то слышали об этой женщине. Она ведь должна быть еще не стара.
– Лет на пять старше меня. Я посоветую Олаву расспросить Свена. Но если об этом зайдет речь, люди могут вспомнить… Десять лет – не так уж много, в Хольмгарде многие должны ее помнить. Если мы начнем ее искать, люди заподозрят…
– Что?
– Что дело нечисто. Олав сомневается, стоит ли это ворошить…
– Может быть, ему неловко… неприятно вспоминать, что он отверг собственного сына? – намекнула Снефрид.
– Если бы ему приятно было такое вспоминать, я бы подумала о нем еще хуже!
– Разумеется, он не хочет, чтобы об этом поступке стало известно.
– Чести нам это не прибавит.
– Но ты ведь знаешь: будущее сплетено из последствий тех решений, что мы принимали в прошлом. И если уж норна открыла нам корень беды, единственное верное решение – выкорчевать его, если это возможно. Иначе… следующим конунгом Хольмгарда станет Ветурлиди или кто-то из его сыновей. Я слышала, их у него пятеро, и все удальцы хоть куда.
Сванхейд презрительно фыркнула: сыновья ее деверя были не хуже других парней, но на престоле Хольмгарда она не желала видеть ни одного из них.
– Можешь ты снова спросить норн – стоит ли нам ставить под удар свою честь, чтобы… – Сванхейд запнулась. – Ах, теперь все это так сложно! Из-за этой ссоры с хазарами… Неизвестно, будет ли у нас теперь серебро, сможем ли мы сбывать меха, как прежде… В такое время ворошить старые обиды со словенами – все равно что лить масло в огонь!
– Боюсь, госпожа… – начала Снефрид, – норны не скажут нам, что делать. Тебе ведь известно – человек должен сам принимать решения и их последствия, норны не делают этого за него. Когда-то Олав решил – отослать ту жену и не признавать сына от нее. Теперь мы видим последствия. Но, может быть, еще не поздно изменить паутину судьбы, если принять другое решение и подтолкнуть другие последствия. Однако никто не может этого сделать, кроме самого Олава.
– Но какое решение будет верным? Зачем нужны дисы, норны, руны, хамингьи и фюльгьи, если все они не могут помочь в таком важном деле! Сами боги, наконец!
– Если позволишь… – с некоторым колебанием предложила Снефрид. – Однажды, еще в дороге от Могильного острова, я видела сон. Из тех снов, что посылает мне Фрейя. Там шла речь о некоем ребенке… Я могла бы рассказать, что узнала, тогда конунгу, может быть, будет легче решить, как исправить свою судьбу…
– Это вроде того сна… как про Ода и красные цветы сон-травы?
– О цветах сон-травы там тоже есть.
– Хорошо, расскажи сегодня вечером. Я намекну Олаву, чтобы слушал внимательно. Только чтобы никто не знал, зачем нам это нужно. Слава асам, наступила зима, самое время рассказывать саги…
И вечером Снефрид рассказала…
* * *
Асгард
…Слишком поглощенная своими заботами, я мало смотрела по сторонам, и об этом важнейшем деле впервые услышала от Гевьюн. Богиня-дева наша так хороша, что даже я любуюсь: безупречный овал лица, русые волосы с легким розоватым отливом, будто в них запутались лучи зари, светло-каштановые золотистые брови, а большие глаза такого немыслимо яркого голубого цвета, что равных им нет во всех семи обитаемых мирах. Если она взглянет на тебя, так и кажется, что попал под водопад голубого света. Губы красиво выписаны, но бледноваты, однако это лишь подчеркивает яркость глаз. Она рослая, сильная, с очень пышной грудью – и тяжелой рукой, от которой достается всякому, кто позволяет себе лишнее. Носит всегда белые и голубые струящиеся одежды, и веет от нее холодной свежестью едва оттаявшей земли. Так и кажется, что за Гевьюн незримо ходят горные водопады и ледяные вершины, что блестят под солнечным лучом, но не тают. У нее хороший вкус, поэтому она всегда приветлива с Фрейром, даже позволяет ему – единственному – себя целовать, но он тайком говорил мне, что не очень это любит: все равно что целовать льдинку.
В тот день Гевьюн явилась ко мне вовсе не похожей на льдинку, а наоборот, кипя от возмущения.
– Ты знаешь, где пропадает наш Всеотец? – воскликнула она, остановившись посреди палаты и воинственно уперев руки в бока.
В волнении она кажется более грозной, чем любая валькирия; меня то и дело тянет пошутить, что ей нужно переселиться в Валгаллу и возглавить тамошних дев, но я молчу, потому что знаю: Гевьюн тоже не любит Одина. Пожалуй, даже сильнее не любит, чем я, или хотя бы более громко и открыто эту нелюбовь выражает. Он не обращает на это особого внимания, а значит, не считает ее серьезным противником. Она всего лишь дева – ее власть состоит в обещании будущего счастья, но раз уж все знают, что от нее ничего не добьешься, то и власти остается немного. Она – цветущее деревце, что украшает сад, но никогда не приносит плодов.
– Нет, не знаю, – я покачала головой.
С тех пор как Один сделался Всеотцом, я старалась поменьше попадаться ему на глаза, да и поиски Ода отнимали у меня много времени.
– Он пропадает в Ётунхейме, у тамошнего конунга. А нужно ему – ты только подумай! Ему нужна Ринд, конунгова дочь.
– Что? – Я вытаращила глаза, так что они стали величиной с два лиловых цветка сон-травы. – Ринд? Ётунша? И Один влюбился в ётуншу? Клянусь, я здесь ни при чем! Я даже не знала, что он с ней знаком.
– Правда не ты? – Она недоверчиво прищурила свои небесные глаза.
– Зачем мне это нужно?
– Чтобы отвадить его от себя.
– Он мне не досаждает. Видно, решил поискать добычу полегче. Но как ты об этом узнала?
– От самой Ринд. Она обратилась ко мне. В доме ее отца объявился мужчина, прославленный воин, как говорят, нанялся на службу, явил чудеса доблести! В одиночку сокрушил врагов – у них вечная война с какими-то другими ётунами. В награду попросил Ринд себе в жены, но она не желает выходить замуж! Как ее ни уламывают, она ни в какую! Просила меня, чтобы я помогла ей защититься от этих посягательств. Я пригляделась, что это за великий герой – а это наш Всеотец! Сватовство его отвергли, но он не успокоился. Прикинулся искусным кузнецом, понаделал браслетов и колец из меди и золота, и тоже просил Ринд в награду. Я внушила старому ётуну, чтобы не соглашался. Если
