– И мы говорим об этом только теперь, тогда, когда ничего нельзя сделать, остается лишь сожалеть?
Максимилиан заметил, что прежде неподвижные плечи женщины дрожат, и осторожно привлек ее к себе.
– И все-таки было что-то, принадлежавшее только нам с вами. И вы еще многое способны вернуть. Я – скорее всего, уже нет, но вы можете. И я постараюсь вам помочь.
Софи закрыла лицо руками и прошептала:
– Позовите сюда Маргариту.
Свадьба Ролана Флери и Маргариты Клермон состоялась зимой 1815 года. Это был чудесный праздник: Маргарита, окруженная белым сиянием свадебных одежд, с венком из померанцевых цветов на темноволосой головке походила на прекрасную неземную деву, на сказочное видение, рожденное в сумрачных чащах лесов; она вся так и светилась тихой радостью, ступая рядом с Роланом, облаченным в великолепный черный фрак.
Они остановились перед алтарем и одинаково не сводили со священника неотступного взгляда широко раскрытых глаз, оба охваченные странным, трогательно-изумленным неверием в происходящее и одновременно – захватывающим чувством близости к заветной цели.
Проходящий сквозь церковные витражи солнечный свет окрашивал пол, стены, потолок здания, одежду и лица людей в пурпурно-золотистые тона, а протяжно-певучие звуки органа замирали в вышине, под сводами храма.
Элиана повернулась к Адели, волосы которой в свете сотен плавящихся свечей казались сделанными из тончайших парчовых нитей, а кожа – из золотисто-белого шелка, и шепнула ей несколько слов. Девушка долго сердилась на Маргариту, которая «украла» у нее старшего брата, но сегодня несколько утешилась в роли подружки невесты.
Потом женщина снова взяла под руку мужа. Бернар приехал на свадьбу сына в самый последний момент, и Элиана даже не успела с ним поговорить. В письме Бернар сразу же дал согласие на брак, более того – советовал не откладывать венчание. После торжества молодые отбывали в свадебное путешествие в Италию.
Ролан видел все лучше и лучше, он уже довольно легко ориентировался в любой местности и не терял уверенности в том, что вскоре сумеет вернуться к прежней жизни.
Элиана смотрела на мужа, на Адель, на жениха и невесту, на торжественно-спокойное лицо Поля де Ла Реньера, державшего за руку утопавшую в пене розовых кружев малышку Розали, на улыбающегося Эмиля, на Дезире, мягкая зелень глаз которой сейчас казалась пронзительной, как сияние изумрудов, на ее младших сыновей, Жоржа и Рене, и на своего среднего сынишку Андре, непривычно притихших и выглядевших такими забавно-серьезными в строгих темных костюмчиках, на взволнованного, полного важности Мориса, подносившего новобрачным кольца, и женщине казалось, будто перед нею не реальность, а лишь ее отражение в чудесном зеркале времени.
Как дороги ей были эти недолговечные, изумительно-прекрасные минуты мира и счастья!
Максимилиан и Софи присутствовали на церемонии венчания в церкви и на регистрации в муниципалитете, но на свадебный ужин в Маре не поехали.
При выходе из храма Элиана подошла к Софи.
– Я хочу поблагодарить вас за то, что вы для нас сделали. У вас замечательная дочь!
Софи улыбнулась.
– Боюсь, в этом нет моей заслуги. Просто иногда случается, что посреди сорной травы вдруг вырастает цветок.
Затем они с Максимилианом откланялись и, извинившись, покинули собравшихся, которые направились в родовой особняк де Мельянов, где уже были накрыты столы.
Хотя стояла зима, в дом нанесли цветов, и всех буквально околдовала эта чудесная атмосфера, полная тонкого очарования мечты и сладкой легкости волшебного полусна.
Ближе к концу торжества, когда гости разбрелись по комнатам, тихо беседуя, потягивая напитки и наслаждаясь дремотным покоем позднего вечера, отец и сын Флери вышли на балкон. Они давно не виделись, и им хотелось поговорить.
Бернар облокотился на перила и смотрел вдаль. Алый туман над крышами зданий, пылающее небо, немые тени стройных башен, потоки багрового света, струящиеся сквозь сетку густо переплетенных ветвей обнаженных деревьев, пурпурные отблески на камнях мостовой – то ли закат мира, то ли сияние радужных надежд, знак, поданный неведомым будущим.
Бернар повернулся к сыну. Он знал, что испытывает юноша, – глубокую, торжественную радость, сознание сбывшихся грез. В этот миг Ролан, наверное, считал, что у него уже есть все, и в то же время ему казалось, будто он способен добиться еще очень многого, – стоит только пожелать.
– Я рад за тебя, Ролан. По-моему, Маргарита хорошая девушка!
– Я думаю, что буду счастлив с нею, как вы были счастливы с мамой, – просто ответил молодой человек.
– Да, – медленно произнес Бернар, – твоя мать – необыкновенная женщина, на свете мало таких. Жаль только, что по вине нас, мужчин, наши подруги должны страдать от одиночества и тревоги!
Они помолчали, потом Ролан промолвил:
– Я хотел сказать вам, отец… Право, не знаю, как вы к этому отнесетесь… Вряд ли я вернусь на военную службу, даже если смогу видеть так же хорошо, как и прежде. Одно дело служить императору Наполеону и совсем другое – Людовику XVIII. У меня появилась мысль уехать на год или два куда-нибудь подальше, к примеру, в Америку. Я учился в закрытом заведении и мало что видел. Возможно, там, вдалеке, среди новых людей, мне будет проще понять, для чего я создан и чему хочу посвятить свою жизнь. Маме я еще не говорил – знаю, она огорчится. Но Маргарита согласна со мной.
Юноша взволнованно ждал, что скажет отец. Бернар положил руку на плечо Ролана. И тот заметил, что в глазах отца блеснула искра облегчения.
– Это разумное решение, сынок. А маму мы сумеем убедить. В конце концов речь идет о твоем будущем. А с нею останутся мальчики, Розали и Адель.
Больше всего на свете Бернар боялся того, что сын почувствует себя лишним, выброшенным из жизни.
«Хотя, – с грустной усмешкой подумал он, – в двадцать лет не так уж сложно выбрать новый путь!»
Когда-то он сам оказался лишенным всего, что имел, но тогда он был еще очень молод и потому не сломился, но теперь…
– Скажите, отец, все еще может вернуться? – в голосе Ролана звучала надежда. – Я слышал, союзники грызутся между собой, как свора голодных псов. Народ и армия недовольны Бурбонами. Я уверен, ненависть к императору, которую пытаются внушить людям, схлынет, как мутная волна, и все вновь увидят истину. Ведь не кто иной, как Наполеон, возвеличил нацию.
– И научил Европу ненавидеть французов, заставил ее трепетать в бессильном гневе, – сказал Поль де Ла Реньер, входя на балкон с бокалом в руках. – Простите, что вмешиваюсь. Позвольте присоединиться к вам.
