А потом…
Потом ничего не последовало.
Застонав, Джошуа скатился с Мэрилин. Она нежно обняла его и лежала так до тех пор, пока ее пульс не пришел в нормальное состояние. Джошуа ее муж, и если даже она не любит его, она питает к нему добрые чувства, испытанное им унижение ее так же ранило, как и его.
— Я проконсультируюсь у Вебера, — проговорил наконец Джошуа. — Боже правый! Неужто надо ходить к шарлатану всякий раз, как захочешь затеять любовную игру с женой?
Мэрилин покачивала его голову на своих все еще крепких, упругих грудях. Любая реплика с ее стороны могла спровоцировать его гнев. Он сердился на нее за то, что она была главной финансовой опорой, сердился за ее молодость — и отчаянно любил ее.
Послышался звук подъехавшего автомобиля: вторник неизменно оставался днем, когда на обед собиралась вся семья.
— Я, пожалуй, оденусь, — сказала Мэрилин, целуя его в седые, пахнущие потом и лосьоном волосы. Несмотря на то, что она была замужем за пожилым, зачастую бессильным в половом отношении мужчиной, к тому же страшно, мстительно ревнивым, ей и в голову не приходила мысль об измене. Человек, о котором она мечтала, жил на другом континенте и принадлежал к другому миру.
Эвкалиптовые поленья потрескивали в камине столовой, распространяя волны душистого тепла.
Джошуа сидел во главе овального стола георгианской эпохи, который Энн Ферно купила на аукционе. Мэрилин находилась на другом конце. Между ними располагались Сари, Нолаби, Рой, Билли и Чарльз Фирелли. Стол не был раздвинут, потому что Би-Джей и все ее семейство отсутствовали. Би-Джей, Маури и две их младшие дочери за две недели до этого улетели в Израиль навестить Анни, которая была замужем за кибуцником и родила первого ребенка. На свой переход в категорию прадедушки Джошуа смотрел со смешанным чувством: к гордости патриарха примешивался ужас перед быстротечностью времени.
Присутствующие расправлялись с огромными кусками розовой жареной грудинки, к которой были поданы крупные печеные картофелины и суфле из шпината.
— Все довольны? — обратился Джошуа к сидящим за столом.
— Грудинка изумительна, — откликнулся Чарльз, повернувшись к Мэрилин.
Улыбка Мэрилин была, как обычно, обворожительной, но несколько сдержанной. С приходом Чарльза она испытывала чувство какого-то смутного недоверия. Но почему бы ей не смотреть на Чарльза как на красивого молодого человека, полноправного наследника огромного состояния, а не как на сына Алфеи?
Чарльз очистил дымящуюся картофелину от кожуры.
— Пожалуйста, Чарльз, — сказала Сари, пододвигая к нему хрустальную миску с густой сметаной.
В линялых джинсах и просторной полосатой хлопчатобумажной футболке Сари походила на худенького застенчивого беспризорного ребенка. Она никогда не выщипывала брови, не пыталась пригладить облако мягких черных волос и в свои без малого двадцать лет вполне могла сойти за тринадцатилетнюю. Сари постоянно пыталась примирить свой недюжинный интеллект с удивительно эмоциональным восприятием мира. Она исчезала из дому на долгие часы, иногда совершала длительные походы по каньону, а порой, прислонившись к стволу могучего дуба, задумчиво смотрела в бурлящий ручей. Мэрилин и Джошуа сошлись во мнении, что такое поведение говорит о поэтических наклонностях. Однако Сари была единственным отпрыском Джошуа, который не имел ни малейших литературных устремлений.
— Спасибо, Сари, — густым басом сказал Чарльз.
Сари ответила ему улыбкой.
— Ваши сегодняшние прически, девочки, не на высоте… Не чувствуется стиля, — изрекла Нолаби, тряхнув волосами, выкрашенными в яркий апельсиновый цвет.
— Не каждый способен быть такой секс-бомбой, как ты, бабушка, — отреагировал Билли.
— Ну, ты скажешь! — воскликнула Нолаби, не без кокетства взмахнув ресницами. Она обожала обоих своих внуков. Тем не менее Мэрилин оставалась для нее единственным человеком, за которого она готова была отдать жизнь. — Но я думаю, что женщины из рода Фэрбернов и Ройсов — это женщины, которые умеют быть красивыми.
— Поделись с нами опытом, — сказал Джошуа.
Все засмеялись.
Рой, подавляя смешок, сделала глоток прохладительного напитка. Остальные пили божоле, но Рой после той недели трезвости под присмотром Алфеи разлюбила вкус спиртного. Кроме того, бокал вина содержал не менее сотни калорий, а у нее и без того было пять фунтов избыточного веса. Другая пагуба всей ее жизни — кудрявые волосы — сегодня были усмирены с помощью фена фирмы «Видал Сасун». Миловидное лицо ее выглядело довольным и спокойным — «Патриция» процветала.
— Так как, Чарльз, ты находишь мою семью? — спросил Билли. — Правда ведь, они все такие, как я тебе говорил? Я нисколько не преувеличивал!
Совершая деловые поездки на восток, Рой неизменно навещала тайного сына Джерри в Гротоне, затем в Гарварде.
— Вот что, Чарльз, — продолжал Билли. — Послушаем твое мнение о простом забитом населении Беверли Хиллз и «Мандевилль каньона».
Чарльз, которому подобный юмор был несвойствен, ответил тем не менее в том же духе.
— Ваши женщины смотрятся отлично, а мужчины говорят либо слишком много, либо слишком громко.
— Удивительно, не правда ли, — сказал Билли, — как привлекательны могут быть униженные, забитые люди.
— Я боюсь за тебя, если ты считаешь это население униженным.
— Туше! — прогремел Джошуа. — Чистое туше!
— Чарльз, каков был твой отец? — спросила Сари. Таинственные и зачастую несправедливые законы генетики отказали ей в материнской красоте, зато наградили таким же несильным, тоненьким голоском. По телефону их голоса часто путали. — Я слышала миллион всяческих историй о нем.
— Все, что говорят о нем люди, — правда. Он настоящий музыкальный гений. И замечательный к тому же человек. — Эти слова прозвучали так, словно были цитатой из стихотворения.
Лицо Сари отреагировало на слова Чарльза, словно лакмусовая бумажка на кислую среду, — оно зарумянилось.
— Вам, должно быть, миллион раз задавали такой вопрос… Простите…
Пожалуй, впервые за время обеда Чарльз задержал взгляд на Сари и посмотрел ей в глаза, о которых Джошуа однажды, может быть, несколько высокопарно сказал, что сквозь их черный омут проглядывает душа итальянской святой.
— Мой отец был уже старым, когда я общался с ним, ему было за восемьдесят. Мне рассказывали, что за дирижерским пультом он был взыскателен и строг, оркестр чувствовал себя с ним как на иголках. А вот что касается меня, то я ни разу не слышал, чтобы он повысил голос.
