Через несколько дней на новом заседании наверху Гончий спросил, ехидно улыбаясь, у Олимпия:
— Я слышал, вы уже отрядили ябедника в столицу. Хотите начать со мной судиться и обвинять меня в воровстве?
— Нет, воровства тут никакого нет! — резко ответил Олимпий таким тоном, что удивил всех присутствующих. — Вы ничего не крали. Вот теперь при получении с нас этих денег, конечно выйдет так, что иначе, как грабежом, назвать нельзя. Если я узнаю, что судиться с вами невозможно и что по закону вы правы, а мы с братом ограблены, то мы поедем в Петербург и подадим просьбу самому монарху.
Гончий рассмеялся и после паузы произнес сурово:
— Государь император, — отозвался он холодно, — прикажет все дело знающим людям расследовать. А при расследовании окажется то же, что узнали вот теперь господа ревизующие. Деньги, мною занятые, я все употребил на ту же Высоксу.
Несмотря на огромное пространство Басановских земель в несколько тысяч десятин, все-таки в одном месте, не более как верстах в пяти, врезывалось клином в земли Басановых маленькое имение одного помещика, отставного майора.
И вдруг Высокса узнала, что это имение куплено на имя барышни Сусанны Юрьевны. Старый дом начали ломать, а на его месте приступают к постройке нового барского дома, небольшого, но со всякими затеями. И сюда, сдав все дела по опеке, поедет жить барышня, а с ней вместе, конечно, и ее любимец.
Вместе с тем еще прошел иной слух. Кто-либо догадался и высказал свою мысль или просто сочинил. Высокса говорила, что в случае невозможности уплатить Гончему триста тысяч, половина заводов должна быть продана и что все проданное сделается собственностью Сусанны Юрьевны, так как Гончий в качестве купца не имеет права быть помещиком.
И теперь Гончий в свободное время, большею частию после обеда, почти ежедневно ездил в имение Сусанны Юрьевны, сам наблюдал за ломкой дома и новыми постройками, все прибавлял рабочих и страшно спешил.
Повод спешить был особый, о котором даже и Касаткина не подозревала.
Самолюбивый Гончий спешил выехать из дома Высоксы. Он замечал, что все, и нахлебники и дворня, встречают его насмешливым взглядом, будто глумятся над ним, а за спиной и вовсе смеются и «шишы показывают да носы делают».
Разумеется, это все мерещилось ему…
Но Гончий, всегда щепетильный насчет почитания и уважения его личности, теперь стал особенно чувствителен. Теперь было «всякое лыко в строку».
Однажды, перед полуднем, занимаясь у себя, он вдруг услыхал сильный стук под своими комнатами. Спросив, что такое творится, он узнал, что каменщики, по приказанию Олимпия Дмитриевича, пробивают толстую стену в одной из парадных гостиных. Он приказал доложить молодому барину, что этот стук не дает ему покоя, даже все в комнатах его ходуном ходит, и что нельзя ли отложить эту работу.
Посланный принес ответ от барина, что отложить работу нельзя.
Гончий вспылил и, бросив занятия делами, тотчас выехал из дома.
Наутро многие ахнули. Стало известно, что главный управляющий нанял себе квартиру в доме, принадлежащем одному из помощников коллежского правителя. Дом этот был маленький, но недавно выстроенный, красивый снаружи и чистый внутри.
Известие, что главный управитель хочет выехать из барского дома прежде окончания сдачи управления, конечно, всех удивило. Многие не верили. Прежде все думали, что, и сдав опеку, Гончий за свои заслуги останется некоторое время в своих комнатах барского дома.
Вскоре известие не только подтвердилось, но все увидели, как разные вещи, в том числе и мебель, перевозили из барского дома в маленький домик. А через три дня комнаты Аникиты Ильича были пусты и бывший главный управитель жил в маленьком домике как бы простой канцелярист.
Разумеется, было известно, что Онисим Абрамыч пробудет тут очень недолго, пока не будет окончен постройкой большой барский дом в купленном имении.
Сусанна Юрьевна, конечно, тоже обиделась на племянника, «выгнавшего» Гончего. Разумеется, она ради отместки тотчас сама тоже бы переехала из барского дома в маленький домик вслед за своим другом, но у нее не хватило смелости. Ей казалось это полным соблазном. Переехать в свое имение и взять Гончего с собой в качестве своего управляющего было иное…
Олимпий, рассорившись с Гончим окончательно, вскоре начал раскаиваться.
Безвыходное положение обоих братьев выяснялось все более. Исхода не было. Все зависело от Гончего. Даже в столице один он мог дело наладить и отсрочить уплату казенного долга, не говоря уже о его собственном иске…
Умный Михалис много думал и решил, что Басановы должны просто «умолить» Гончего. В этом одном — спасение.
И однажды Олимпий в сопровождении Михалиса вышел из дома и пешком отправился в домик… Онисим Абрамыч, увидя из окна приближение молодого человека со своим наперсником, рассмеялся раздражительно и гневно:
— И не раз придешь! Пороги обобьешь и ничего не добьешься! — проворчал он.
Через минуту он уже принял молодого Басанова вместе с Михалисом и, усадив их, любезно спросил у Олимпия:
— Не прикажете ли нам вас попотчевать? Хоть я здесь как на перепутьи сижу, пока якобы лошадей кормят, а все-таки у меня кое-что в запасе найдется!
Олимпий поблагодарил, а затем тотчас же перешел к делу.
— Я к вам, Онисим Абрамыч, по нашему делу. Я не хочу верить, чтобы дело это было совсем порешенное, все надеюсь, что вы скажете мне иное слово.
— Не знаю, Олимпий Дмитриевич, — сухо ответил Гончий, — почему вам так кажется! Я переменить намерение мое не могу. Если вы думаете, что я упрямлюсь и хочу мстить вам, то разуверьтесь! Ничего такого нет! Выслушайте меня.
И Гончий холодно-медленно объяснил Олимпию, что, прожив около пятнадцати лет с постоянной заботой о Высоксе, с массой дел, он привык к работе, привык к занятиям. Теперь от бездействия, от пустоты в жизни у него голова кругом пошла, как у иного идет кругом от излишней работы.
— Если мне так продолжать жить, — сказал Гончий, — так я ума решусь! Хоть лбом о стену бей со скуки! И вот одно мое спасение получить мои деньги, купить имение или какие-либо заводы, фабрику и начать работать вдвое больше, чем я работал здесь, чтобы лет через десять увеличить свое состояние вдвое. Зачем? Для кого? Понятно, не ради себя или ради детей, коих у меня нет, а только ради того, чтобы у меня было дело, без коего я жить не могу, без коего я с ума спячу! Оставили бы вы меня править высокскими заводами, я был бы совершенно счастлив. Но понятное дело, что слушаться вас, дела не знающего, и исполнять такие ваши приказания, которые, по-моему, только в ущерб заводам, я бы не мог. И вы были правы, говоря, что под командой вашей я оставаться не могу. Оставить же меня на прежнем основании вы не можете, потому что хотите быть первым лицом и настоящим барином.
