Она замотала головой. Он заглянул Марисе в глаза, желая понять, успокоилась ли она, и убрал с ее рта свою ладонь. Она стала жадно ловить ртом влажный воздух. Рыдания утихли.
Глянув на нее с пренебрежением, Полус встал и напряг могучие мышцы своего голого торса, испещренного белыми рубцами от кнута надсмотрщика. Чем-то – возможно, своей мужской гордыней – он напомнил ей Доминика… Она в ужасе поймала себя на полной несвязности мыслей. Полус тем временем подошел к двери, захлопнул ее и присел на корточки перед грязным очагом.
– Пока что не ори, – обратился он к Марисе. – За-кричишь, когда я тебе скажу. Лучше пускай хозяйка думает, что я ее послушался. Ты уж постарайся.
Полус сел и замер как статуя, не глядя на нее. Мариса постепенно собрала свои разбегающиеся от ужаса мысли. Ее дыхание восстановилось, она снова стала слышать звуки за стенами хижины, куда ее приволокли. До ее обоняния долетели речные запахи.
«Боже! – пронеслось в голове. – Что теперь со мной будет?»
Сесиль советовала Марисе следить за своей речью, разговаривая с хозяйкой, и проявлять терпение, однако молодая женщина не вняла совету старухи. Как Сесиль сумеет помочь ей теперь, как спасет от козней Инес? Правда, Сесиль уже успела доказать, что, будучи местной колдуньей, способна по меньшей мере уберечь ее от посягательств других рабов на плантации. «Другие рабы»… Мариса содрогнулась от безысходности. Она перестала принадлежать самой себе. Отныне ее могли купить, продать, вить из нее веревки. Прежняя жизнь представлялась ей волшебной сказкой. То, что происходило с ней теперь, казалось тяжким, кошмарным сном…
Через некоторое время в хижину прокралась женщина, но не Сесиль, а Лали. Полус встал, привлек ее к себе, едва не раздавив о свою могучую грудь, и стал гладить гибкое тело. Значит, Лали и есть его женщина! Инес наверняка оставалась в полном неведении.
Мариса пыталась не прислушиваться к их негромкой беседе и не смотреть на них. Наконец Лали, вернувшись к действительности от игривого шлепка любимого, подошла к Марисе и опустилась перед ней на колени. Теперь в ее ласковом голосе звучала жалость:
– За тетушкой Сесиль приглядывают, вот она и прислала к вам меня. Сейчас у хозяйки тот господин из Нового Орлеана. Она собирается отправить вас с ним уже сегодня вечером. – Лали дотронулась до плеча Марисы. – Но вам не о чем беспокоиться. Сесиль прислала меня к вам передать ее слова: ступайте с ним послушно, не сопротивляясь, иначе хозяйка велит вас выпороть. Он тоже не станет вас пороть, потому что не захочет метить вас шрамами перед аукционом.
– Аукцион? – Мариса подскочила, не помня себя от ужаса. В следующее мгновение ей стало стыдно: она сообразила, что Лали наверняка уже приходилось испытывать подобное унижение.
– Ничего не поделаешь. Иногда торги светлокожими женщинами, вроде нас с вами, проводят отдельно, в особых помещениях… – Лали виновато потупилась. – Простите! Ведь все это вам так непривычно! Но вы не должны беспокоиться, потому что…
Полус, стоявший у двери, внезапно насторожился. В следующий момент он одним гигантским прыжком пересек хижину и схватил Лали за руку.
– Кто-то идет! Беги отсюда во всю прыть, не то тебя увидят. Остальное я беру на себя. Быстрее!
Лали испуганно ахнула и исчезла так же бесшумно, как появилась. Дверь за ней затворилась так неслышно, что любой, кто бы ни приближался по вытоптанной тропинке, ничего не заподозрил бы.
Сгущались сумерки. В хижине стало совсем темно. Огромный Полус, поспешно сбросивший белые полотняные штаны, какие носили все рабы, казался изваянием из слоновой кости.
– Я тебе ничего не сделаю, но они должны поверить, что все в порядке. Ты уж не обессудь…
Как ни жалостливо звучал его голос, Мариса вскрикнула от неожиданности, когда он одним движением могучей руки сорвал с нее платье, оставив в чем мать родила. После этого он улегся с ней рядом и предупредил на своем певучем испанском, чтобы она лежала смирно.
– Ты знаешь, что я до тебя не дотрагивался, я тоже это знаю. Об этом знают и моя женщина, и твоя бабка-ведьма. А остальные пускай думают, что хотят. Тебя бы все равно раздели, чтобы показать мистеру Джонасу во всей красе. А ты помалкивай и не забывай, что скоро опять станешь свободной. Моя Лали для того сюда и прибежала, чтобы это тебе втолковать, да не успела. Мы все станем свободными. Знай себе держи рот на замке и жди. Ты меня хорошо поняла?
Он пригвоздил ее к циновке. При всем отчаянии, охватившем ее, Мариса уловила главный смысл его речей, поэтому когда от пинка ногой дверь распахнулась и внутренность хижины осветили факелы, она вскрикнула и вполне натурально попыталась прикрыть свою наготу.
Полус вскочил и потянулся за штанами. Только что он говорил голосом уверенного в себе мужчины, а теперь лебезил, разыгрывая робость:
– Не знал, что вы пожалуете, госпожа! Уж простите за непотребный вид…
Донья Инес бросила через плечо своему спутнику, не скрывая веселья и торжества:
– Что я вам говорила? Наш Полус предпочитает светленьких. Тебе пришлось с ней повозиться? – промурлыкала она, обращаясь к негру.
– Какое там, госпожа! Она, ясное дело, отбивалась, но я ее живо приструнил. И следов на ней не оставил, как вы и велели. Успокоил, и все тут.
Мариса лежала на боку, поджав колени к подбородку в тщетной попытке загородить себя от чужих взглядов. Она совсем ослабела, уже не помня, когда в последний раз ела и пила. В горле у нее отчаянно пересохло. Она предпочла бы смерть предстоящему новому унижению, однако чувствовала себя беспомощным зверьком, угодившим в умело расставленную ловушку.
– Вы понимаете, мистер Джонас, что нам пришлось позаботиться о ее и своей безопасности. Поэтому я и приказала надеть на нее эти легкие кандалы. Обычно удается обходиться и без этого, но здесь несколько другие обстоятельства. Теперь ей придется смириться со своей судьбой. У нее европейское образование, она говорит по-французски, по-испански и по-английски. Полагаю, что этим ее достоинства далеко не ограничиваются, и не сомневаюсь, что вы обнаружите их еще прежде, чем продадите ее.
Слушать, как донья Инес говорит о ней как о бессловесной рабыне, было само по себе невыносимо, но грубое исследование, которому подверглось ее голое тело, оказалось несравненно мучительнее. Когда завершилось и это издевательство, ей швырнули кусок ткани и перетащили на судно – уродливую черную посудину, покачивавшуюся в том месте, где они причалили накануне.
Мистер Джонас уже загрузил трюм рабами. До Марисы доносились стоны и звон тяжелых цепей, по сравнению с которыми кандалы у нее на руках и ногах казались игрушками.
