— Не знаю, что я буду делать, когда вы уедете, сеньорита, — сетовала Лидия, поправляя волосы юной госпожи под шляпкой.
— Ты поедешь со мной.
— Вы возьмете меня с собой? — восторженно спросила Лидия, обрадованная столь заманчивой перспективой. — Вы, правда, возьмете меня, мамзель?
— А почему бы нет? Ты — надежная, работящая, внимательная, всегда знаешь, что мне нужно. Я скажу дяде, что увезу тебя с собой на память о моем пребывании на Ямайке. Если будет нужно, я выкуплю тебя, а потом ты станешь свободной. Навсегда… конечно, если ты согласна.
У Лидии мечты смешались со слезами, и она упала на колени к ногам Келли.
— Ах, мамзель, конечно, конечно я согласна! Вы — ангел! Вы…
— Ну-ка, Лидия, встань. Не будь ребенком. — Келли помогла девушке подняться и утерла ей слезы. — Мне не нравится видеть, как ты плачешь. Когда ты плачешь, у тебя опухают веки и портят твои чудесные глаза. И я не хочу, чтобы ты унижалась. Никто не должен этого делать.
— Но Вы… Вы так добры ко мне! — Лидия расплакалась еще сильнее.
— Господи Иисусе! Если бы я знала, ничего не говорила бы. Иди, попроси, пожалуйста, чтобы мне подали ландо.
Лидия со всех ног бросилась выполнять поручение, а Келли вздохнула, нашла свою сумочку и стала ждать. Ее кровь бурлила. Возьмет ли она Лидию с собой? Конечно, возьмет. Если бы она могла, то забрала бы с собой всех рабов из поместья! А потом спалила бы плантацию. И не только дядину, а все эти чертовы, богом проклятые, плантации острова!
Девушка заставила себя успокоиться. Она понимала, что могла мало что сделать для рабов. Кем она была, чтобы бороться с установленной властью системой? Да никем, всего лишь гостьей. О, господи! Как она хотела увидеть пришедшее от отца письмо с просьбой вернуться в Англию! Она задыхалась в этом поместье, но еще раз поздравила себя с тем, что не согласилась на брак, о котором договорился ее отец, потому что этот отказ дал ей возможность узнать истинные человеческие качества дяди и Эдгара и, попутно, воочию увидеть условия жизни негров и жестокость белых, которые принимали свои законы и по своей прихоти применяли их. Келли горько усмехнулась, и от этого на ее щеке образовалась ямочка. Девушка вспомнила отличия здешних мест от Европы: раз ее принуждали к браку, то над ней нависла угроза оказаться на таком же алтаре домогавшегося ее мужчины. Видимо, она никогда не научится контролировать свой нрав, и вот теперь она платила за свой каприз.
— Возможно, на этом, затерянном в океане острове, предложение выйти замуж покажется тебе не таким бессмысленным и нелепым, — в заключение сказал ей отец.
И тем не менее, несмотря на ссылку в эту глухомань, предложение о замужестве оставалось для Келли нелепым. Но правдой было и то, что она ненавидела это место, не только из-за того, что стала свидетельницей установленных порядков, при которых владельцы плантаций делали рабов основой своего существования и своего богатства, но и из-за того, что в Порт-Ройал все чаще стали наведываться пираты и корсары. Между ними и правительством острова существовал негласный договор, но, тем не менее, женщины начинали чувствовать себя незащищенными и не осмеливались выходить одни. Келли, привыкшая каждый день совершать прогулки верхом или в ландо, не выезжала за пределы “Подающей надежды”. В Порт-Ройал ей дозволялось ездить лишь в сопровождении дяди, Эдгара или под охраной вооруженных людей. Это делало Келли зависимой от них, а она всегда любила свободу. Но что делать? Приходилось терпеть.
Келли понимала, что Колберт не мог позволить, чтобы с ней что-нибудь случилось. Она старалась, насколько это возможно, вынести эти длинные, тоскливые дни. Лидия стала для нее шансом на спасение. С ней она могла поговорить и посмеяться. Она и Вирхиния Джордан были ее единственными подругами.
— Ландо подано, мамзель.
Келли предоставила лошади самой выбирать дорогу. Не замечая того, она подъезжала к тростниковым полям.
Глава 8
— Пошевеливайтесь, бездельники! Нагружайте быстрее, не целый же день возиться!
Рабы постоянно слышали эти слова, да щелканье ременного кнута, хотя Колберт запретил бить их кнутом по телу во избежание заражения ран и истощения сил. Для битья использовались плети-многохвостки, кожаные хвосты которых были стянуты прочным ремешком, свисавшим с рукояти. Эти плети не рвали кожу, но от этого не становились менее болезненными.
Только раз за время своего пребывания в поместье Мигель и Диего были свидетелями наказания в виде порки кнутом, похожим на ужасающую черную змею, рассекающую плоть и кожу. Несчастный, подвергшийся этому истязанию, пытался ночью сбежать для того, чтобы всего-навсего встретиться с любимой девушкой, которую продали владельцу поместья, граничащего с “Подающей надежды”.
Колберт отрядил людей на поимку беглеца, и на следующее утро вместо того, чтобы вести рабов на поля сахарного тростника, их собрали на небольшой площадке, чтобы они во всех деталях видели, как свершается правосудие. Несчастного раба привязали к грубо сколоченному из пары бревен крестообразному столбу, врытому в землю. Здесь и осуществлялись его мучения. Беднягу раздели донага и пятьдесят раз отхлестали кнутом. У Мигеля еще стояли в ушах его вопли и громкий свист ременного кнута. Постепенно крики бедолаги превращались в хрипы, потом в мольбы и плач, а затем и вовсе стихли. Когда надсмотрщик закончил наказание, несчастный горемыка был уже полумертв, а его спина превратилась в отвратительное кровавое месиво, вызывающее неприязнь.
— Шевелитесь, черт возьми, да поживее! — эта брань слышалась непрестанно, пока рабы резали стебли тростника. — Давайте, а не то я выпущу вам кишки и оставлю их гнить на солнце!
Стиснув зубы, Мигель продолжал свой изнурительный труд, молясь, чтобы закончился день. На рассвете его, как и Диего, направили на самую тяжелую работу. Усталость брала свое, и брат начинал слабеть на глазах. Если перерыв будет нескоро, Диего упадет в обморок, а это непременно приведет к побоям.
Стук колес экипажа на секунду отвлек Мигеля, и он посмотрел на извилистую дорогу неподалеку от них. Это длилось всего мгновение, но на его спину тут же опустилась плеть.
— Давай, работай, проклятый испанец! Не отвлекайся!
Мигель напрягся. Его пальцы с силой сжали рукоять длинного ножа, которым он резал тростник, а в его глазах вспыхнула необузданная ярость.
— Давай, попробуй, парень, — глумливо расхохотался ему в лицо надсмотрщик, положив руку на рукоять оружия, висевшего на поясе. — Попробуй, и я сверну голову твоему чертову братцу.
