Генри Карлоу зябко поежился, с отвращением вглядываясь в затянутое тучами небо над Лондоном. Он поднял воротник плаща и натянул перчатки, пытаясь защититься от ледяного ветра, который, будто в насмешку, все усиливался, приветствуя его возвращение домой. Пропитанный сыростью, покрытый сажей, запруженный толпами народа, этот величайший из городов Европы разительно отличался от солнечного побережья Италии, где Генри провел последние несколько лет, занимая пост помощника посла при королевском дворе в Неаполе.
Окинув хмурым взглядом сгущающиеся тучи, он повыше натянул кашне, чтобы укрыть подбородок. Жизнь в Италии изнежила его. Этим, вероятно, и объяснялось, что у него ломило кости от холода, а онемевшие уши, казалось, готовы были отвалиться. Каково же ему придется зимой?
Хриплый гомон чаек над головой мешался с криками уличных торговцев, предлагавших прохожим апельсины, пироги с мясом и джин. От их бесчисленных тележек и корзин рябило в глазах. Торговки рыбой, как и прежде, набрасывались друг на друга с бранью. Их боевой задор вызывал невольное восхищение.
Птичий помет капнул Генри на плечо. Карлоу негромко выругался, вытирая плащ платком. О чем только думал Арлингтон, черт побери?
Генри оставил прекрасную Италию и самую обворожительную куртизанку из всех, каких ему доводилось встречать в жизни, как только до него дошла тревожная весть, что Арлингтон собрался привезти Оливию в Лондон к началу светского сезона. После пережитого унижения и громкого скандала вокруг ее ложного брака Оливия удалилась в деревню, в имение бабушки. В подобных обстоятельствах такое решение представлялось единственно разумным. Она должна была терпеливо ждать там, подобно Спящей Красавице, когда примчится Генри, чтобы спасти ее от позорного изгнания.
У него вошло в привычку воображать себе это чудесное спасение в ленивой полудреме жарких послеобеденных часов, когда жизнь в Неаполе замирает. Ему всегда нравилась Оливия – ее невозможно было не любить, хотя ее приданое проделало немалую брешь в состоянии Генри, значительно урезав владения, которые ему предстояло когда-нибудь унаследовать. Разумеется, эта несправедливость вызвала у него досаду и негодование. В самом деле, Оливия – дочь графа. Зачем ей такое богатое приданое? Это чрезмерное расточительство. Ее происхождения довольно, чтобы обеспечить ей блестящую партию. Пятьдесят тысяч фунтов – огромное состояние. С таким приданым дочь банкира могла бы заполучить в мужья джентльмена.
Когда замужество Оливии так внезапно завершилось, Генри написал ей письмо с соболезнованиями и уверениями в дружбе. Ему хватило ума и дальновидности принять ее сторону. Генри предстояло стать следующим графом Арлингтоном. Женитьба на дочери нынешнего графа позволила бы ему оставить за собой и состояние вместе с титулом. Общество отнесется с пониманием к подобному союзу, оценив его практическую сторону. Смелость и галантность Генри Карлоу вызовут всеобщее восхищение.
А Оливия? Конечно же, Оливия будет ему благодарна. Он станет героем. Сделает ее графиней. Суттару, ее первому мужу, тоже предстояло унаследовать графский титул. Разумеется, Оливия будет бесконечно признательна великодушному кузену, иначе и быть не может.
Сделав знак камердинеру, Генри передал ему испачканный платок.
– Присмотрите за вещами, Перкинс.
Поручив слуге позаботиться о багаже, Генри забрался в наемный экипаж, дожидавшийся пассажиров у ворот постоялого двора, и устроился на продавленном сиденье. В ноздри ему ударил смрадный дух прелой соломы и гнилой кожи. К нему примешивался слабый запах рвоты – явное свидетельство чьих-то бурных ночных излишеств и торопливой небрежной уборки.
Приоткрыв дверцу, Генри придержал ее ногой, чтобы впустить в душную карету немного воздуха.
– Перкинс, принесите-ка мне апельсин, – крикнул он камердинеру.
Слуга тотчас исчез и вскоре появился с золотистым шаром в руке. Генри взял апельсин, кивком отослал Перкинса, и тот, захлопнув дверцу кареты, вскочил на запятки.
Генри поднес к носу душистый плод, с облегчением вдыхая нежный аромат. Со всех сторон доносилось нестройное жужжание голосов. После нескольких лет жизни вдали от Англии странно было слышать вновь родную речь. Извозчик, забравшись на козлы, хлестнул свою клячу, и карета тронулась. Протяжный грубый окрик возницы показался Генри до боли знакомым и милым. Он с усилием сглотнул подступивший к горлу ком. Досада на промозглую сырость и хмурое небо внезапно пропала, вытесненная проснувшейся ностальгией.
Может, здесь и холодно, но все же это Англия. Милый дом. Добрый английский эль, сочный бифштекс, пирог с почками и нежный горячий пудинг разгонят вмиг самый лютый холод. Основательно подкрепившись и отдохнув, можно будет отправиться на поиски своей дорогой Оливии. Хотелось бы знать, кто внушил ей безумную мысль вернуться в Лондон так рано.
– Идем, сестрица.
Марго подняла голову, чувствуя, как краска заливает щеки. В дверях ее комнаты стоял Ролли, одетый в элегантный сюртук табачного цвета и вишневый шелковый камзол, расшитый пальмами и обезьянками. Занятая своими мыслями, она не слышала, как брат отворил дверь. Ее подташнивало от волнения. Она чувствовала себя юной дебютанткой, готовящейся к первому выходу в свет.
– Отец прислал меня за тобой, – сказал Ролли, оттолкнувшись плечом от дверного косяка. Он направился к туалетному столику, половицы жалобно заскрипели под его шагами. Блестящие серебряные пряжки его изящных туфель ярко сияли на тусклом фоне шерстяного ковра. – Ты ведь знаешь, отец терпеть не может заставлять лошадей ждать.
– Ты хочешь сказать, он не выносит, когда его заставляют ждать, – отозвалась Марго, касаясь горла граненой пробкой, смоченной духами. Заткнув флакон, она поставила его на столик. Хрусталь звякнул о лакированный поднос, на котором выстроились всевозможные пузырьки и скляночки с помадами, карандашами, пудрой и духами, привезенные ею из Франции.
К большинству из них она не притрагивалась со времени возвращения в Англию. Английская мода, в противоположность вкусам французского двора, отдавала предпочтение естественности. Легчайший слой пудры на коже, едва тронутые румянами щеки, подведенные темным глаза – вот и все, что позволяли себе дамы лондонского света; здесь это считалось хорошим тоном. Без белил Марго чувствовала себя голой.
Она со вздохом разгладила платье на талии, расправила пышные юбки.
– Я хорошо выгляжу?
Ролли ухмыльнулся. Уголок его рта загнулся вверх, как бывало всегда, когда на Роуленда находило шаловливое настроение.
