Напротив стоял хозяйский письменный стол, а под окнами располагался длинный низкий буфет. Когда Монтгомери впервые увидел эту комнату, то заметил чучело совы под стеклом. Воспользовавшись моментом, когда миссис Гардинер не видела, он убрал его, а потом пожаловался ей, сказав, что нечаянно разбил стекло. Она забеспокоилась, что замену будет найти сложно, а он убедил ее, что в этом нет надобности.
Должно быть, склонность украшать комнаты чучелами была чисто английской чертой.
При всем богатстве убранства эта комната ничего не говорила о хозяине. По прибытии в Лондон Монтгомери имел при себе лишь небольшой чемодан. В этом чемодане находилось все оставшееся от его прежней жизни. Смена одежды, письмо от президента Линкольна, в котором тот выражал ему благодарность за услуги, оказанные стране. Заметки, сделанные Монтгомери о системе навигации, пистолет и две щетки для волос в серебряной оправе.
У Монтгомери не осталось дагерротипа, запечатлевшего тех, кого он прежде любил, — их образы он хранил в своей памяти. Он не мог прикоснуться к предметам, которые собирал его отец и ценил дед. Все воспоминания о прошлом он носил в сердце. Воспоминания об Алисдэре, Джеймсе и Кэролайн, их смехе, который Монтгомери иногда вдруг вспоминал, о любви, привязанности и чувстве принадлежности к определенному месту, никогда не иссякающее, сколько бы времени ни прошло.
Разлука давила на Монтгомери, но это было чем-то большим, чем просто физическое расстояние. Даже если бы он вернулся в Виргинию и месяц бродил по земле Гленигла, он ощущал бы тот же разлад и ту же зияющую пустоту и скорбь.
Ничто не могло быть таким, как прежде.
Монтгомери отбросил воспоминания, отдав предпочтение более насущным делам.
— Прошлой ночью я посетил заседание Братства Меркайи, — сказал он.
— В самом деле, ваша милость? — отозвался Эдмунд. — И как вы его нашли?
Монтгомери улыбнулся, но улыбка его была лишена веселья.
— Интересным. И теперь я обязан жениться.
Эдмунд уставился на него:
— Жениться, ваша милость?
Монтгомери откинулся в кресле и смотрел на побледневшего Эдмунда. У него самого была точно такая же реакция на эту новость.
— Это общество, должно быть, заинтересовано в оккультных вещах, Эдмунд, но прошлой ночью они пытались приобщить, если так можно выразиться, к своим ритуалам ничего о них не ведавшую молодую женщину, и мне пришлось вмешаться.
Эдмунд упал в кресло перед письменным столом.
— Мне рекомендовали их в качестве группы людей, изучающих всевозможные странные вещи и события и тому подобное.
— Единственной странностью, которую я заметил, было то, что глава этого общества попытался изнасиловать молодую женщину. Одно повлекло за собой другое, и теперь мне приходится жениться.
Эдмунд встал, направился к дальней стене и принялся рассматривать корешки книг. Сам Монтгомери пока еще не дотрагивался ни до одного тома. Вне всякого сомнения, миссис Гардинер выбирала книги по своему вкусу, посчитав, будто кое-что из них заинтересует пэра Шотландии.
А возможно, покупала их просто на вес.
На книжных полках стояли разнообразные книги по садоводству и земледелию, книги об овцах, о крупном рогатом скоте и кое-какие романы. Монтгомери был заинтригован, обнаружив книгу Жюля Верна, и отложил ее, чтобы при случае прочесть.
Однако Эдмунд был уверен, что едва ли у его нанимателя найдется на это свободное время.
— Важно, чтобы вы побывали в Донкастер-Холле, ваша милость, — сказал Эдмунд, оторвавшись от созерцания книжного шкафа и, по-видимому, восстановив равновесие. — У вас найдется на это время до свадьбы?
— Нет, — ответил Монтгомери, снова садясь на стул. — По правде говоря, мне потребуется ваша помощь, чтобы получить лицензию на брак. Меня заверили, что, невзирая на тот факт, что я американец, с этим не возникнет осложнений.
Эдмунд кивнул.
— Я могу познакомиться с молодой женщиной?
Монтгомери встретил взгляд собеседника.
— Она племянница графа Конли, — ответил он. — Вы знаете его?
Эдмунд закрыл глаза, потом открыл их, будто под веками у него было целое собрание лиц и имен.
— Три дочери, — сказал он. — Два сына. Поместье в Гемпшире, вполне процветающее, а в палате лордов он завоевал репутацию забияки.
— Он знал, кто я, — сказал Монтгомери.
— Естественно, должен был знать, раз состоит в комитете, одобрившем вашу петицию, ваша милость.
— Ваша память впечатляет.
— Я провожу много времени в Лондоне.
Монтгомери кивнул, потом перевел взгляд на стопку бумаг на столе, которые ему все еще предстояло подписать.
— Вам придется принять немало решений, ваша милость.
Монтгомери осторожно поставил перо в держатель, откинулся на спинку стула и сложил руки на груди.
— Неужели так будет продолжаться всегда? Что это за охота называть меня этим «вашей милостью»? Мы с вами знакомы уже три месяца, Эдмунд. Мы вместе прибыли из Америки. Вы знаете о моей жизни все, что полагается знать. Может быть, забудем о титуле?
— Если вы восприняли это как обиду, ваша милость, я прошу извинения.
Эдмунд отвесил поклон, и этот его жест был почти таким же раздражающим, как постоянное официальное обращение.
— Я полагаю, что вам следует отдавать должное, ваша милость. Вы одиннадцатый лорд Фэрфакс-Донкастер, и мой долг обращаться к вам соответственно.
Монтгомери знал о долге все. Долг заставил его делать то, чего он предпочел бы избежать. Чувство долга придавало ему отваги и даже внушало некоторое бесстрашие. Он, черт возьми, давно уже устал от чувства долга. Но, судя по всему, долг от него еще не устал.
Монтгомери кивнул и подвинул к себе стопку бумаг. Он перечитал один параграф в контракте, составленном на том языке, на котором в Англии не говорили уже по меньшей мере два века. Если бы Эдмунд не раздражал его так сильно, он попросил бы его перевести этот документ на удобопонятный язык и быстро зачитать ему, но теперь упорно отказывался это сделать и продолжал читать, спотыкаясь на каждом абзаце, пока не понял, что речь идет о лишении гражданских и имущественных прав за измену.
— Донкастер-Холл должен достаться моему сыну или дочери, — сказал он, бросив взгляд на Эдмунда. — Законы Шотландии допускают наследование имущества женщинами.
— В Америке то же самое.
— Вы найдете большое сходство между Америкой и Шотландией, ваша милость, — сказал Эдмунд. — Как-никак, а Шотландия — родина семьи Фэрфакс.
— Мой дед сохранил провинциальный шотландский выговор на всю жизнь, — сказал Монтгомери. — Помню, мне хотелось научиться говорить, как он.
Он аккуратно сложил стопку бумаг и вручил ее Эдмунду, который принял их и поместил в кожаный чемодан.
