По дороге домой Вероника в очередной раз проехала свою остановку.
Вообще сбиться с дороги или потерять билет на поезд — тут ей просто не было равных. Ибо память ее имела привычку время от времени преподнести ей сюрприз: совершив загадочный кульбит, покинуть хозяйку в самый неподходящий момент и отправиться блуждать невесть где. А тем временем неконтролируемые события вытворяли такое, что, опомнившись, оставалось только вскрикнуть: «Мамочки, где это я?» или «Ведь только что в руках держала!» Но вскрики эти, как правило, уже ничего не могли изменить…
На сей раз Вероника отключилась от действительности, погрузившись в изучение собственного отражения в троллейбусном окне.
С лицом она, увы, имела некоторые проблемы. То есть на первый взгляд все в нем как будто располагалось на месте — нос, рот и глаза. Но при этом общее выражение почему-то побуждало людей, узнав о ее профессии — учительница, — обязательно уточнить: «В младших классах?»
Лет примерно до тридцати Вероника простодушно относила такой странный вопрос к своей молодости. После тридцати — к своей моложавости. Но однажды Олечка Лукьяненко, староста ее седьмого «Б», опрометчиво пролила свет на эту загадку. Оправдываясь за тройку по биологии, она шепнула доверительно: «Мы Анну Петровну знаете как боимся! У нее лицо знаете какое умное! — после чего, уловив некоторое недоумение во взгляде классной руководительницы, добавила утешающее: — Нет, но и вас мы тоже… любим!»
И тогда-то горькая истина наконец приоткрылась Веронике.
Общее впечатление от ее лица, надо сказать, не обманывало окружающих. Два наиболее характерных его выражения — жалобная неуверенность и робкое любопытство — в полной мере отражали суть Вероникиной натуры. И если вдуматься, довольно странным представлялось, что человеку с подобным характером доверено было воспитание подрастающих юношей и девушек.
Впрочем, дети, в особенности дети из классов коррекции, не слишком продвинутые в учебе, быстро привыкали и даже привязывались к Веронике, ценя ее неумение читать нотации и употреблять решительные выражения в беседах с родителями. Она же, со своей стороны, относилась к работе если и не совсем пунктуально, то по крайней мере добросовестно, не теряя надежды из очередного веселого и раскрепощенного пятого «Б» или «Г» вырастить восторженных поклонников или хотя бы знатоков и ценителей изящной словесности.
Правда, надежда эта обычно слегка тускнела в седьмом классе, таяла на глазах в восьмом и бесследно исчезала в девятом; последние же два учебных года представляли собой отчаянные и бесплодные попытки ее реанимации.
Разумеется, где-то в ученом мире разрабатывались новые альтернативные программы и прогрессивные методики преподавания; существовали в природе учителя-новаторы, воспитывающие чудо-детей, победителей всевозможных олимпиад, со знанием нескольких языков и умением писать сочинения в стихах. Но все это великолепие прогресса как-то обтекало Веронику стороной, ничуть не влияя на ход ее жизни и профессиональной деятельности.
А впрочем, — кто знает? — быть может, если бы она каким-то чудом перестала проезжать остановки и всюду опаздывать, если бы наконец собралась с силами и дошила платье из ткани букле, а вместо чтения на ночь детективов завела бы обычай вставать в пять утра и проверять тетради…
Несбыточные мечты привычно витали в воображении, пока Вероника, наконец-то спохватившись и бормоча «извините» и «будьте добры», поспешно проталкивалась к выходу, спускалась по ступенькам троллейбуса и направлялась пешком в обратный путь к дому.
Опавшие листья шуршали под ногами. Сентябрь подходил к концу.
Осень Вероника не то чтобы не любила, но как-то никогда не успевала почувствовать ее знаменитого, воспетого классиками очарования. Замечала она лишь отдельные ее этапы: когда, например, начинались дожди и одновременно как сквозь землю проваливались все зонты в доме. Или когда половина ее класса, набегавшись по первому ноябрьскому снежку, заболевала ангиной. Памятными вехами выделялись также первое родительское собрание, изготовление поделок и плакатов ко Дню города и дежурство на дискотеке «Осенний бал».
Девочка лет восьми и две старушки, сидящие на углу с семечками, поздоровались с ней, уже узнавая ее в лицо и, как видно, принимая за свою соседку. Она степенно кивнула в ответ, уныло представляя, что бы подумали о ней бабульки, узнай они ее адрес. «Вот так хозяйка! Чокнутая! Еще и мать двоих детей!» — или что-нибудь похлеще…
В довершение неприятностей как раз и пошел осенний дождь. Нет, не дождь и не пошел! За несколько мгновений вокруг потемнело, со всех сторон загромыхало, и здоровенное небесное водохранилище обрушилось на город.
Вероника, вылетевшая утром из дому, как обычно, без зонта, вымокла, прежде чем успела сообразить, бежать ли три квартала домой или прятаться в подворотне. И так и не решив ничего определенного, вдруг услышала звонкое:
— Вероника Захаровна! Скорей сюда!
Родители учеников имели обыкновение встречаться ей в самое неподходящее время: когда, например, простоволосая и ненакрашенная, она возвращалась из бани. Или, еще лучше, выносила мусор. Или, как сейчас, близко напоминала видом мокрую курицу.
Однако мать Алены Карповой принадлежала к той редчайшей и лучшей категории родителей, которые смотрят на учителя, как хорошие ученики — снизу вверх. Она ходила с классом на экскурсии, помогала устраивать «огоньки» и конкурсы и доверяла Веронике тайны своей бурной личной жизни.
В довершение всего она была красавицей того классического типа, который преобладает в рисунках детей младшего школьного возраста: с тонюсенькой талией, золотыми волосами до плеч и широко распахнутыми небесно-голубыми глазами. По мнению Вероники, жить с такой красотой должно было быть даже страшно. Однако Карпова жила довольно решительно и одна воспитывала своенравную Аленку.
И в данный момент она призывно махала крохотной лакированной сумочкой со ступенек бара «Лаванда».
Вообще-то нога Вероники не ступала на порог подобных заведений лет по крайней мере двенадцать. Так неужто возможно было переступить его именно сегодня, в таком плачевном виде?!
Но не успела она опомниться, как могучий поток жизненной энергии Карповой уже подхватил ее и властно увлек в разверзшиеся с порочным скрипом зеркальные двери. При этом голос родительницы-активистки так и звенел, так и переливался искушающе-ласково:
