– Может быть, теперь я смогу увидеть детей? – спросил он, когда они вернулись в гостиную. С таким же успехом Лиланд мог бы объявить, что у него оспа, судя по тому, как лицо миссис Уоррингтон лишилось немногочисленных красок, а все остальные предпочли чем-то заняться. Миссис Беквит объявила, что безделушки нужно помыть перед праздниками, так что она сложила себе на колени всех фарфоровых пастушек перед тем, как ее кресло выкатили из комнаты. Преподобный вспомнил, что его рождественская проповедь нуждается в доработке. Странно, но он взял с собой оловянную кружку, чашу с орехами и деревянную резную коробку для табака. Также викарий прихватил две миниатюры в рамках с круглого столика.
– Мои родители, – вот и все, что он произнес.
Даже Пруденс оказалась не против оторваться от Уэра.
– Если вы собираетесь развлекать маленьких зверенышей в гостиной, то я пойду учить свою роль в Рождественской пьесе. Вы ведь придете, не так ли, ваша светлость? В этом году я снова буду играть Марию. – Она тряхнула кудряшками для особого эффекта. – Конечно же, я достаточно взрослая для детской пьесы, но папа настаивает на том, что если мы хотим поставить инсценировку в церкви, то все должно быть величественно. Он не хочет видеть никаких маленьких девочек, которые будут хихикать и стесняться, так что я предложила свою кандидатуру.
– И я уверен, что вы будете выглядеть праведно и скромно. – На самом деле, Лиланд был уверен, что маленькая кокетка будет в восторге от выступления на сцене, пусть даже и в церкви.
Перед тем, как выйти, Пруденс положила свои журналы и рабочую корзинку матери на каминную полку, а потом опустила крышку пианино. Она забрала с собой две кружевные подушечки, сказав напоследок:
– Я попрошу Мэг немедленно привести их вниз.
Лиланд подумал, что все они немного не в себе, особенно когда миссис Уоррингтон, которая, как он полагал, была единственной из этой компании, обладавшей здравым рассудком, поднялась, чтобы передвинуть экран у камина. Затем она начала гасить свечи и перенесла масляную лампу на и так уже загроможденную каминную полку. Потом вдова снова передвинула экран, загнав его почти в сам камин. Наконец-то на ее щеках появилось немного краски, с восхищением заметил герцог, даже если она покраснела из-за странностей, творившихся в этом доме. Или от усилий, так как Грейс-Энн снова передвинула чертов экран. По крайней мере, розовый оттенок на ее щеках не имел ничего общего с банкой румян.
Однако весь румянец, преобразивший лицо Грейс-Энн сбежал с ее щек, когда минуту спустя вернулась Пруденс. Юная девушка неуверенно сделала реверанс Уэру, а затем зашептала что-то на ухо сестре. Он смог расслышать, как миссис Уоррингтон охнула, а потом прошептала в ответ:
– Но когда я сказала им, что хочу, чтобы везде было чисто для гостей, я не имела в виду камин в детской!
Черт побери, подумал Уэр. До сих пор ни одна женщина не боялась находиться с ним наедине. Судя по тому, как вдова сжимала кулаки, он вовсе не удивится, если она схватится за кочергу в следующий раз, когда метнется к камину. У нее в голове еще меньше мозгов, чем у остальной ее семьи, если она полагает, что Уэр возобновит свои неприличные поползновения после ее предыдущего ответа. Он откашлялся.
– Миссис Уоррингтон, я должен из…
Бог ты мой, беспокоилась Грейс-Энн, Уэр непременно решит, что все они сумасшедшие! Одно только Небо знает, что ему сказал папа, но герцог выглядел злым после того, как посмотрел коллекцию викария. Она могла судить об этом по его поджатым губам. Грейс-Энн также заметила, как он втихомолку разглядывал отсутствие удобств в гостиной – а сейчас они продемонстрировали ему еще и отсутствие вежливости! И, о Господи, ей так и не подвернулась возможность попросить у него прощения за собственное возмутительное поведение. Учитывая, как герцог хмурил густые брови, он, скорее всего, размышлял о том, как быстро могут быть составлены судебные бумаги, отдающие Уилли под его опеку.
– Ваша светлость, пожалуйста, простите… О, извините меня.
– Прошу прощения. Нет, леди пусть говорит первой.
Грейс-Энн облизала губы перед тем, как начать сначала.
– Ваша светлость, не могу выразить, как я стыжусь собственных ужасных слов и поступков, совершенных тогда, когда я нанесла визит к вам домой. Мне так жаль, что я…
Перед тем, как она смогла произнести, о чем же в точности сожалеет, Уэр поднял руку. Он сам прекрасно знал, о чем именно сожалеет вдова.
– Пожалуйста, ничего больше не говорите. Я тоже должен принести вам искренние извинения.
– У вас…
– Вы были спровоцированы. Моему далеко не благородному поведению нет никакого оправдания.
– Но я…
– Не оставить ли нам эти попытки извинений? Как вы думаете, мы с вами проглотили одинаковые порции унижения?
Грейс-Энн перестала заламывать руки.
– Они не очень аппетитные, не так ли, ваша светлость?
Он пробормотал:
– Даже хуже, чем лепешки к чаю, – это наконец-то вызвало улыбку на ее лице, которая так преобразила ее внешность, что тотчас напомнила Лиланду о том, почему он вообще сделал свое непорядочное предложение. Герцог улыбнулся в ответ. – Как вы думаете, можем мы начать все с начала?
Грейс-Энн пришлось напомнить себе, что «можно жить с улыбкой и с улыбкой быть подлецом [9]». Тем не менее, она кивнула, и Уэр как раз начал размышлять о том, что ему, в конце концов, все же удастся расположить к себе вдову, когда в комнату без стука вошла растрепанная девушка-служанка. Ее серое форменное платье было сырым и измятым, а в руках она держала извивающийся, завернутый в одеяло сверток.
– Вот первый, мэм. Я смекнула, что он ненадолго останется чистым, если я буду одевать другого, а за ним никто не присмотрит. – Она сгрузила ребенка на колени миссис Уоррингтон и выскочила за дверь.
– Привет, мой ангелочек, – проговорила Грейс-Энн, разворачивая одеяло и целуя влажные кудряшки. – Я хочу, чтобы ты поклонился его светлости так, как мы с тобой учились это делать.
Маленький мальчик отвесил поклон, глядя на Лиланда карими глазами, точно такими же, как и у него.
– Если вы – его светлость, – пропищал он, – то чья же светлость относится к маме [10]?
Грейс-Энн покраснела. Очевидно, они недостаточно практиковались.
– Моя светлость – Грейс – это часть моего имени, милый. А для герцога светлость – это форма обращения, часть его титула.
Мальчик сосредоточенно нахмурил лоб, и эта привычка показалась Лиланду знакомой. Возможно, Тони…
– Мой папа был майором, – торжественно объявил малолетний отпрыск.
