А ведь Митя и Зина давно уже вместе, словно муж и жена. Заигрывания с Плотниковым, вздохи по Колмакову — все обман, для отвода глаз? Спектакль? Ну, конечно, сдалась Зине эта экспедиция в глухомань, чего нового она здесь могла увидеть. Она потащилась исключительно, чтобы побыть с Митей, поэтому брат и не хотел брать с собой Лиду, а еще преспокойно провожал ее в деревню, чтобы не болталась по ночам и ничего не вынюхала.
Но что, что он мог найти в этой мужиковатой Зине в застиранной гимнастерке? Леля, она такая умненькая, начитанная, возвышенная, сотканная из великой поэзии и прозы. Нет, не модница, но всегда прилично одетая, с легким флером духов. Они читали с Митей одни и те же книги, смеялись над одними и теми же шутками, казались такой идеальной парой. Зина — реставратор, обсмеешься. Вот Леля настоящий реставратор, упорный, дотошный в мелочах. Треснувший китайский чайник без носика за полгода упорной работы превратила в шедевр. А как Леля готовит, из ничего создает кулинарные шедевры, а эта Зина даже сносно борщ сварить не умеет. Что она может предложить мужчине, кроме необъятной груди? Еще можно понять Бараховского, у него с кладбищенской дамой родство душ, но здесь родство чего? Какая-то пошлость получается.
Лида вылетела на вытоптанный церковный двор. Митя ждал ее, скрестив руки на груди.
— А как же Леля? — первый сорвавшийся с губ вопрос.
— Я надеюсь, у тебя ума хватит ей ничего не говорить? — кольнули холодные глаза.
— Но почему? — только и смогла выдохнуть Лида.
— Надоели, — процедил Митя.
— Надоели?
— Надоели, вот такие.
— Какие?
— Не приспособленные к жизни, на облаках вечно летающие.
И Митя, нервно размахивая руками, снова пошел в сторону реки.
А ведь он прав, Лида только что летала на этих самых облаках. Понятно, почему от нее ушел вчера Колмаков, он тоже любит твердо стоящих на ногах, романтичных он уже наелся. Да и зачем ему «стихийное бедствие», бедствия жизнь и так с лихвой подкидывает.
«Выходит, никакой любви и нет. Есть влечения, желания, а любви нет. Выдумка. Ну, так даже лучше».
Бараховский появился после десяти, бодрый, подтянутый, словно и не было вчера горькой и всплеска отчаянья. Он так же непринужденно шутил, курсировал вдоль церкви, отдавал команды. Выдержка у него была железная, есть чему позавидовать.
В отношениях Лиды с Колмаковым ничего не изменилось, он был все так же вежлив, немного ироничен, называл «товарищем Скоркиной» и подкладывал рафинад, но в той же манере он общался и с Зиной, и с баб Дашей. Вот только спросить у «обрученного» про экспедицию в Юрьев Лида так и не решилась, даже заговорить толком не могла, вспоминался расстеленный на полу рушник и летающая перед лицом икона. Становилось неловко, ведь теперь просьба будет выглядеть как навязчивая попытка погони за женихом, разве Николай поверит, что Лиду интересует только каменное кружево семисотлетней давности.
«Я спрошу потом, позже, в поезде. Да, в вагоне будет легче, все подзабудется».
Леса разобрали вдвое быстрей, чем они собирались. Годные бревна и доски сложили для местных. Настало время собирать палатки и грузиться на нанятые Иванычем подводы. Лида побежала прощаться с баб Дашей.
Старушка не раскисла, держалась просто, без дрожи в голосе, разве что чуть сверкали уголки глаз. Что она будет делать, когда Лида уедет? Может, даст волю слезам по несбывшимся надеждам, а, может, встряхнется и бодренько побежит доить корову, усядется за ткацкий станок, делать полосатые половички да раздавать их по селу, а, может, отправится к соседке поточить лясы. Она справится, может, даже забудет беспокойную жиличку, а вот Лила всегда будет помнить, что в одно хмурое северное лето у нее была настоящая бабушка.
— Ты, Лидочка, береги себя. Я вот тебе тут на дорожку пирогов с капустой да грибами напекла. На-к вот, — протянула баб Даша, — тут еще калиточки на дне, Ванюшка мой, старшой, любил.
— Спасибо, — Лида расчувствовалась и расцеловала старушку в обе щеки.
— Сложно вам, молодым, сейчас, — баб Даша отвернулась, смахивая все же вырвавшуюся слезу, — такие уж времена настали, не разберешь, где она, правда, у каждого, вроде как, своя, а другой и не надобно… А ты так определяй, что по совести — то и правда, ее и держись… но себя береги, береги.
Эти слова долго еще звучали в ушах, пока подводы тряслись по ухабам затерянной в лесах дороги.
Поезд опоздал на пару часов. Все изрядно истомились, бесцельно слоняясь по перрону. Митя, осмелев, купил у местной торговки корзину черники и вручил ее Зине. Она раскраснелась, похорошела, неловким движением оправила короткие волосы. Колмаков ушел расспрашивать про расписание и время стоянки на станциях. Бараховский с Иванычем перебирали бумаги, сортируя материалы по двум папкам. Лида тоже решила просмотреть рисунки, чтобы выбрать наиболее удачные, но к ней подсел Плотников и все время что-то нудел под руку — о железнодорожных путешествиях, прогрессе и прелестях вокзальных буфетов. Вообще, Яша, тоже приметив особые отношения Мити и Зины, принялся в открытую ухлестывать за Лидой.
— А в парке Горького по воскресеньям танцы. Лид, может, сходим? Я хорошо танцую.
— А я не очень, — прозрачно намекнула Лида, чтобы отстал.
— Так я научу, это совсем не сложно, — оживился Плотников, не уловив намека.
— Ты, Яша, подержи узелок с пирожками, — я схожу… — она замялась, еще не придумав, куда бы ей сходить.
— Все понял, иди — иди.
Вышло неловко, но уж как получилось. Лида прогулялась вдоль деревянного здания вокзала. И тут, наконец-то, раздался приятный уху паровозный гудок.
— Поезд, наконец-то, где ты бродишь? — окрикнул сестру Митя.
Отряд пришел в движение.
Паровоз с чувством собственного достоинства неспешно подкатил к зданию вокзала и, протащив мимо вереницу вагонов, остановился.
— Стоять долго не будем, опаздываем, — полетело вдоль перрона.
Колмаков с Плотниковым запрыгнули первыми и стали по цепочке принимать вещи. Затем Митя подсадил вверх Лиду, она, ухватившись за поручни, вошла в тамбур. Как Митя надрывал спину, запихивая Зину, она предпочла не видеть.
Вагон был почти пуст, в дальнем углу у распахнутого окна курил мужчина в военной форме, а по проходу бегал «бесхозный» ребенок лет трех. Лида присела на лавку, пристроила рядом мешок. Настырный Плотников тут же пристроился рядом. Мимо пронес вещи Колмаков. Что-то ворча себе под нос, напротив Лиды плюхнулся Иваныч.
— Петя, иди сюда, с молодежью поедем, — подмигнул он попутчикам.
Сосед обещал быть беспокойным — Иваныч обследовал прочность полок, подергал — открывается ли окно, положил на стол портсигар и свернутый из газеты кулек: — Вот, успел у местной буфетчицы пирожочков купить, угощайтесь, Лидочка, — протянул он пирожок с горелым боком.
— Пирожки⁈ — как ужаленная вскочила Лида. — А где мои пирожки? Яша, где мои пирожки? — дернула она Плотникова за рукав.
— Какие пирожки?
— Ну те, что я тебе подержать дала.
— Не помню, — пробормотал Плотников, отодвигаясь.
Перед глазами встало доброе лицо баб Даши. «Она же не спала, пекла, а я…»
Лида вскочила и, со словами «я сейчас», ринулась к выходу.
— Лида, куда ты? — закричал в спину Митя, которого она чуть не сшибла.
— Пирожки забыла.
— Гражданочка, вы куда? Сейчас отправляемся, — окликнул ее проводник.
— Я сейчас, я быстро, — Лида спрыгнула на перрон и побежала мимо вокзала к скамейке, где они прежде сидели с Плотниковым.
Узелок с пирожками спокойно ждал ее, целый и невредимый. Лида подхватила его, прижала к груди. Такие милые, с грибами и капустой, не какие-то там горелые, а румяненькие, испеченные с любовью и, наверное, молитвой, а внизу еще сладкие «двери» или «ворота» или как их там… «калитки».
Паровоз изверг мощный гудок, дернулся и плавно пополз, увлекая составы. Лида бросилась следом. «Успею, он медленно едет. Успею!» Она понеслась вдоль вагонов, ей бы прыгнуть в первый попавшийся, но она отчего-то попыталась догнать именно свой.
