Ознакомительная версия.
– Именно такой ответ я и желал услышать от тебя. – Ламонтань огляделся, воспользовался остатками стены как приступкой и взгромоздился на коня. – Прощай, наемник. И сделай все так, как уговорено, – помолчав, он добавил: – Пусть она умрет быстро.
Даниэль ничего не сказал на это, только лишь поклонился снова, и граф, развернув коня, направился к своему отряду. Даниэль стоял и смотрел, как рыцари перестраиваются, как в лучах жаркого солнца словно плавятся – и вот уезжают, исчезают, штандарт скрывается за холмом…
Уехали.
Даниэль не торопясь вложил кинжал обратно в ножны, постоял, задумчиво глядя вслед уехавшим, поднял кошелек, а потом неспешно двинулся обратно. Теперь у него очень много времени, чтобы все как следует обдумать.
Леди Александра сидела на топчане, согнувшись. Даниэль подумал, что она, наверное, слышала все сказанное супругом, и ей страшно, и она ждет: вот сейчас наемник будет ее убивать.
Но тут она подняла на Даниэля глаза, полные страха и боли, – и он все понял.
Проклятие.
Пришлось все проделать заново – расседлать Джанана, впрячь его в повозку и отнести в нее на руках леди Александру. Она была так напугана и так слаба, что не могла ничего говорить, только тихо стонала.
– Моя госпожа, – сказал Даниэль, забравшись в повозку и став на колени рядом с женщиной, – вам не стоит бояться. Я отвезу вас в Рабиун, это большая деревня, там должна быть повитуха. Она поможет вам.
Леди Александра взглянула на него затуманенными болью, но по-прежнему прекрасными глазами; легкая улыбка тронула ее губы.
– А как же то, что велел тебе сделать мой супруг? Ты разве не убьешь меня?
– Это может подождать, моя госпожа.
– Возможно, лучше бы ты вонзил нож мне в сердце, – прошептала она.
– Не сейчас, – буркнул Даниэль и задом выбрался из повозки.
Джанан был недоволен таким поворотом событий (снова впрягли, словно крестьянскую клячу, – что это еще за история!), но Даниэля лошадиные переживания сейчас не трогали. В иное время он задобрил бы Джанана яблоком за такую неблагодарную работу, а теперь лишь быстро, как только мог, уничтожил все следы пребывания в доме и привязал к повозке Айшу. Леди Александра молчала; взобравшись на передок, Даниэль оглянулся и увидел, что она лежит неподвижно, но смотрит на него.
– Мне страшно, – пробормотала она. – Говорят, можно умереть.
Даниэль подхлестнул Джанана и не стал ей отвечать, что умереть она может легко. Роды всегда были делом опасным, а уж для женщины, истощенной и измученной, проведшей в плену долгие месяцы… Но она ждала от него не этих слов, и Даниэль, помедлив, произнес:
– Смерть – воля Господа, моя госпожа. Я могу умереть, упав с этой повозки и угодив шеей под колесо. Когда Господь считает, что наш земной путь завершен, Он забирает нас к себе на небо, если мы праведно жили. Или мы отправляемся прямиком в ад. Но вам не стоит сейчас об этом думать. Успокойтесь. Смерть найдет вас, когда так будет угодно Богу, и ничего с этим не поделаешь.
– Это будет смерть от твоей руки? – спросила леди Александра.
– Если вы так пожелаете.
Он не видел ее лица, так как сидел к ней спиной, правя повозкой, однако по голосу понял, что она удивилась.
– Ты не исполнишь приказание моего мужа?
Даниэль не ответил. Джанан шел рысью, повозку качало, и пыль стояла столбом.
Некоторое время спустя леди Александра сказала:
– Когда я приехала в Палестину, то много размышляла о Святой Деве. Невозможно не думать о ней здесь, верно? Как она смогла пройти такой путь, путь матери, вынужденной отдать своего сына на… заклание. Иногда я думала о том дне, когда Иосиф вел под уздцы осла, направляясь в Вифлеем. В тот день Мария должна была родить. Было ли ей страшно? – и, не дождавшись ответа, попросила: – Поговори со мной, Даниэль. Я не знаю ничего про Деву Марию, но мною владеет ужас.
Даниэль понятия не имел, как утешать женщин в такой ситуации, и брякнул первое, что пришло в голову:
– Вы и вправду любили его, моя госпожа? Своего супруга?
Леди Александра горько усмехнулась.
– Ты спрашиваешь о вещах тайных.
– В том обществе, к которому я привык, – сказал Даниэль, наподдавая Джанану вожжами, – о любви говорится просто. Шла пастушка по берегу, увидела спящего рыцаря и влюбилась. Или рыцарь шел по берегу, увидал пастушку, что собирала цветы, и воспылал к ней страстью. Наши песни просты. Сарацины поют по-другому, и любовь у них другая, но говорят о ней с пылом. Фарис может часами превозносить достоинства дамы.
– Я потом поговорю о любви, – сказала леди Александра, – но не желаю теперь говорить о муже. Лучше расскажи мне о своей жизни, Даниэль по прозвищу Птица.
– Я уже сказал вам, что не люблю говорить о себе, госпожа.
– Почему ты стал вором? – она была упряма.
Даниэль вздохнул.
– Потому что каждый делает то, что умеет делать хорошо. Господь, видимо, решил, будто мне надлежит красть чужое и ходить тайными тропами.
– Ты не боишься, что тебя поймают?
– Я боюсь некоторых вещей, но не этой.
– Почему ты не хочешь говорить?
– Потому что вы не должны ничего знать обо мне. – Он обернулся, чтоб видеть ее лицо. – Это опасно. Многие люди в Святой Земле не любят меня и с радостью вздернут на ближайшем дереве, а коль дерева не найдется – не побрезгуют воткнуть кинжал мне в спину. Вы не из этой жизни. Во всем этом нет благородства.
– В тебе благородства больше, чем в моем муже! – выкрикнула леди Александра и застонала.
Даниэль отвернулся, покачал головой и ничего не ответил.
Рабиун, большое поселение, большое настолько, что тут имелся собственный базар, встретило чужаков лаем собак и подозрительными взглядами. Остановив повозку, Даниэль спросил у прохожего, есть ли в деревне повитуха. Тот отвечал неохотно, но все же указал направление. Даниэль направил повозку вдоль по улице, вверх по склону холма. Из-под копыт Джанана с истошным квохтаньем разлетались куры, тощий пыльный петух взлетел на низкую ветку высохшего дерева и оскорбленно заорал. Ребятишки бежали за повозкой, громко вопили и швыряли мелкие камешки.
Домик повитухи стоял на отшибе; во дворе, под старой смоковницей, играл патлатый востроглазый мальчишка лет восьми, при виде повозки вскочивший и кинувшийся в дом. Даниэль остановил Джанана, спрыгнул на землю и сделал несколько шагов, когда из дома вышла женщина. Она была уже немолода, морщины избороздили смуглое лицо, а руки казались высохшими, но глаза сияли ярко. Она не закрывала лицо, как многие восточные женщины, особенно при встрече с чужаками, и Даниэль увидел, что у нее крепко сжаты губы.
«Будет непросто», – подумал он.
Ознакомительная версия.
