— Я бы охотно посмеялась, если бы затронутая вами тема не была столь мрачна, — проговорила Анжелика, немного помолчав. — Не соблаговолите ли ответить, кто распускает столь подлую ложь?
— Так, слухи…
— О, месье Гарро, знаю я вас с вашими слухами… Должна признаться, что мне трудно понять, почему вы, при всей вашей любезности, без устали обвиняете меня во всех смертных грехах? К какому знаку вы принадлежите? Знаку Зодиака, — уточнила она, видя, как он удивленно приподнимает брови.
— Стрелец, к вашим услугам, — нехотя пробормотал он.
— Что ж, тогда понятно, почему вы все-таки нравитесь мне, несмотря на ваше дурное поведение: ведь это и мой знак.
Он как будто решил сделать передышку и изобразил подобие улыбки.
— Стрелец, он же Кентавр, отличается упорством. Мы зарываемся в землю всеми четырьмя копытами.
— Но воздеваем очи к небу, когда груз мирских забот становится неподъемным.
Однако Гарро Антремон предпочел опустить очи и задумчиво уставиться на письмо, которое он сжимал в руке.
— Преподобный отец д'Оржеваль, — неожиданно выпалил он, — видный иезуит, который погиб, став жертвой ирокезов, выдвинул против вас это обвинение.
Особенно против вас! — подчеркнул он, указав на нее своим толстым пальцем.
— Что касается территориальных захватов господина Пейрака, покушавшегося на его акадийскую епархию, то им он уделял меньшее внимание, чем вашему влиянию, самому вашему присутствию на этой земле.
Тут она не вытерпела:
— Но ведь это сумасшествие! Откуда ему было знать о гибели «Ликорна»? Это мы принесли в Квебек весть о кораблекрушении, из Французского залива, с востока, он же к тому времени уже отправился на территорию ирокезов.
— Он успел прислать оттуда свои показания, которые стараниями преданных ему миссионеров достигли Парижа, где попали в руки преподобному Дювалю, коадьютору главного иезуита, преподобного Маркеса, и старшего среди иезуитов Франции; из этих показаний явствовало, что действовать следует незамедлительно, руководствуясь его советами.
— Куда он еще совал свой нос?
— Насколько я понял, герцогиня де Модрибур приходилась ему родственницей.
«3наю! — чуть было не вырвалось у Анжелики. — Она была его молочной сестрой!» «Нас было в горах Дофине трое проклятых детей, — снова зазвучал в ее ушах голос Амбруазины. — Он, Залил и я…»
Анжелика испугалась, как бы ее чувства не отразились на ее лице. Она повернулась к нему в профиль и устремила взгляд в сторону окна, в которое из-за бурной летней листвы почти не проникало света.
— Я вновь задаю вам тот же вопрос, месье Антремон: как он мог прознать об этом столь быстро, презрев расстояние? Ведь он забрался за Великие Озера!
Невозможно! Уж не обладал ли он двойным зрением?
Полицейский колебался.
— Кроме того, что в этих краях не так уж невозможно быть в курсе происходящего, даже забравшись за Великие Озера, я напомню вам, что Себастьян д'Оржеваль, с которым я был хорошо знаком, был человеком выдающимся и настолько добродетельным, что это наделяло его способностями, какие невозможно встретить у прочих смертных: он мог передвигать взглядом предметы, обладал ясновидением и, должно быть, вездесущностью. Одно несомненно: он всегда обо всем знал. Стоило ему о чем-нибудь загодя уведомить меня, и я впоследствии неизменно признавал его правоту.
Эти его слова Анжелика встретила усмешкой.
— Только не говорите мне, что вы, которого я считала приверженцем Декартовой философии, призывающей доверять только разуму, вы, обязанный принимать на веру единственно вещественные доказательства, как это явствует из требований, предъявляемых в наши дни к полиции, отдаете должное заблуждениям отцов, при всей их ветхости и несомненной ошибочности!
Вообще-то я припоминаю, как вы уже обвиняли меня в убийстве графа де Варанжа, последователя сатаны, пойдя на поводу у колдуна из Нижнего города, бессовестного пройдохи, который сам был последователем сатаны, — друга Варанжа, графа де Сент-Эдма.
— Кстати, он тоже бесследно исчез, — вставил Гарро Антремон. — Вот вам еще одно остающееся нерасследованным дело, из-за которого мне не дают покоя, требуя, чтобы я выяснил, при каких обстоятельствах наступила смерть, и предоставил необходимые доказательства.
— Может быть, я виновна и в его исчезновении и гибели? — саркастически осведомилась она.
— Очень возможно. В своем последнем письме, переданном им отцу Марвилю за несколько часов до кончины, отец д'Оржеваль бросал вам и это обвинение.
— Снова он!
Он догадывался, какая ярость душит ее. Однако она не глядела ему в лицо, все так же повернувшись в профиль. Скудный серебристый отблеск падал из окна лишь на ее ресницы, которые время от времени вздрагивали. Большая часть лица была погружена в тень; только там, где угадывалась скула, свисала из мочки ее уха длинная серьга с бриллиантами, сверкавшая, как звездочка в ночи, и завораживавшая взор.
Она тем временем вспоминала отца Марвиля, с которым они встретились в Салеме. Вперя о них свой горящий жаждой мщения взгляд, он прокричал:
«У меня на груди его последняя воля, последние заклинания, последние мольбы! Я уношу с собой его послание, в котором он проклинает вас, мадам!»
— До самой смерти, превознемогая страдания, он не уставал обвинять меня. Не находите ли вы, что в таком яростном стремлении оклеветать и истребить человека, которого он никогда в жизни не видел, есть нечто необъяснимое?
— Или слишком хорошо объяснимое! Вдруг преподобному д'Оржевалю было известно из надежного источника обо всех ваших деяниях и он считал своим долгом открыть мне на них глаза и передать вас таким образом в руки правосудия?
— Его видения, его дар ясновидения вы именуете надежным источником, господин лейтенант полиции? — иронически усмехнулась она.
— Конечно, не это!
И с этими словами он взял со стола какую-то шкатулку. Указав на нее Анжелике, которая не соизволила проявить к ней интереса, он запер ее в шкафу на ключ.
— Письма эти, копии которых переданы мне преподобным Дювалем, не смогут послужить мне доказательством на мирском суде. Тем более я не стану строить на их основании обвинительное заключение. Это совершенно очевидно…
— Однако они составили основу вашей внутренней убежденности?
— Да.
Она по-прежнему не сводила взгляд с окна.
В глубине души она понимала его. Он поймал ее на лжи. Что ей оставалось делать, кроме как солгать? Но разве можно обвинять человека за то, что он блестящий полицейский?
В который раз она сделалась жертвой оговора, в который раз ей бросали обвинения люди, на самом деле близкие ей. Ведь они ей не враги! Зло не проистекало ни от одних, ни от других. Все они походили друг на друга, все хотели одного — справедливости, торжества добра. Божественного мира, который предрекал Христос! И все-таки для них она, Анжелика, была опасностью, да еще какой! Она казалась им всем виноватой. Гарро же и подавно не сомневался в ее виновности: ведь человек, вызванный к нему для прояснения истины и лгущий ему в глаза, заведомо виновен!
