Риган ежедневно наносил визиты в каюту Сирены, чтобы поиграть с младенцем. Порой он брал сынишку на руки и с любовью подолгу глядел на него. Обычно Михель очень серьезно смотрел на отца, но бывало, что порой его личико начинало морщиться и малыш вдруг разражался громким плачем. Когда такое случалось, Риган со смущением на лице поспешно передавал ребенка Сирене.
Во время этих встреч они почти не разговаривали. Да и что было говорить? Жена с сыном находились на борту его корабля, и Риган был доволен.
Однажды, когда туман был особенно густым, ван дер Рис отправился на верхнюю палубу за супругой, чтобы проводить ее в каюту.
Прикосновение его сильной мозолистой руки бросило Сирену в дрожь. Она не могла не услышать его прерывистого дыхания.
Риган объяснил ей, что тревожится, опасаясь, как бы она в таком густом тумане не упала за борт, лишив таким образом его сынишку ценного питания. Сирена поморщилась при этих словах, мысленно послав проклятия в адрес неотесанного грубияна-голландца.
При подходе к трапу, круто спускавшемуся вниз, Риган сильнее сжал ее руку. Его ладонь по сравнению с ее прохладной кожей была очень горяча и обжигала, словно огонь. Нечаянно Сирена поскользнулась на ступеньке шаткого трапа и, вскрикнув от неожиданности, упала на Ригана. Он тоже охнул. Но в тот же миг его руки погрузились в ее волосы, а губы жадно впились в ее рот. Неодолимое желание сжигало его, и она испытывала такие же чувства. Риган стал целовать ее лицо, шею и грудь, и тихие стоны слетели с губ Сирены. Страсть постепенно разрасталась в ней. Женщина, выгнув спину, раскрыла глаза, чтобы взглянуть в лицо мужа, и обратила внимание, что туман одел все вокруг в призрачную дымку, отчего казалось, будто они одни в целом мире. Двое возлюбленных забыли обо всем на свете, погруженные в волшебное облако тумана и в объятия друг друга. Его обжигающие губы с такой страстью целовали ее, что у Сирены пошла кругом голова. Она почувствовала, как мужские жадные руки разрывали платье на ее груди, как прохладный туман касался ее обнажившегося тела. А Риган целовал и целовал ее губы, руки, грудь…
Он на секунду оторвался от нее и хрипло произнес:
— Я решил не придавать значения твоей связи с Альваресом. Я всегда знал, что ни один мужчина не сможет удовлетворить твою страсть, кроме меня.
Руки Ригана нежно гладили ее волосы, а губы снова впились в ее рот. Его слова донеслись до нее как будто издалека, и она не сразу осознала их смысл, отдавшись страстному порыву. Его слова по отдельности, постепенно доходили до ее сознания: решил… не придавать значения… связь… только он сможет…
— Ублюдок! — гневно вскричала она, вырываясь из его объятий и стремительно спускаясь по трапу. — Похотливое животное! — продолжала она кричать. — Поросячий корм! Навоз! Испорченный негодяй! Я тебя ненавижу! Сын проститутки!
Изумленный Риган так и застыл с протянутыми руками.
— Я отрежу тебе твое мужское достоинство, когда ты будешь спать! Я все-таки убью тебя! Ты ублюдок, свинья, сын проститутки! Пусть в твоей белой соломе, которую ты называешь волосами, заведутся паразиты!
— Что случилось?.. Я ничего не понимаю.
— Животное! Грязное животное! Для тебя важнее всего на свете только то, что находится у тебя между ног, ублюдок! Больше ты никогда не посмеешь подойти ко мне! Ты никогда не сможешь использовать меня для удовлетворения своей похоти! Я буду молиться, чтобы порча напала на тебя! — истерично выкрикивала она.
Риган растерянно хлопал глазами. Что с ней произошло? Только что, какое-то мгновение назад, она была страстной, изнывающей от желания женщиной, а теперь вдруг угрожает лишить его мужского достоинства. Что он сделал? Что он такое сказал?
Калеб говорил, что она всегда выполняет свои обещания и еще ни разу не нарушила данного слова. Пожалуй, следует запираться на ночь. Перед его глазами возникла недавняя картина: лежащий в луже крови мертвый Цезарь, лишенный мужского достоинства.
Риган стиснул зубы, стараясь унять дрожь.
Оранжевый солнечный шар, жгучий и ослепительный, заливая радостным блеском водную поверхность, быстро погружался за линию горизонта, когда корабль Ригана на всех парусах приближался к гавани порта Батавии.
В глаза сразу бросились новые деревянные постройки, выросшие на пристани, которые говорили о том, что уцелевшие жители Явы вернулись в порт и начали восстановительные работы. Здания офисов компаний были уже отстроены заново, а те, которые сохранились, отремонтированы.
Деревья в большинстве своем погибли, а уцелевшие были похожи на зловещие скелеты-призраки в сгущающихся сумерках.
Понадобится много усилий, времени и средств, чтобы здешняя жизнь возобновилась в своем прежнем виде и привычном ритме, как это запечатлелось в памяти островитян.
Сколько друзей и знакомых спаслось, а сколько уже не увидят солнца, моря, не ощутят дуновения теплых восточных ветров и не услышат шелеста ветвей на стройных хлебных деревьях?
Эти невеселые размышления Ригана прервал громкий детский крик. Оглянувшись на корму, он увидел Сирену, державшую на руках маленького Михеля, и невольно улыбнулся. У него нет времени, чтобы предаваться грусти. Он жив и полон сил, и у него растут двое сыновей! Чего больше можно желать? Он должен благодарить судьбу за это. Необходимо как можно скорее включиться в восстановительные работы на острове, потому что его мальчикам жить здесь и они наверняка полюбят эту землю, как когда-то полюбил ее он сам.
Сирена с ребенком на руках направилась в сторону мыса. Малыш вертел головой, с интересом рассматривая все вокруг. С нежной улыбкой молодая мать ласково ворковала над своим младенцем, но при появлении Ригана улыбка исчезла с ее лица, и женщина, взглянув исподлобья на мужа, крепче прижала к себе малютку.
После того злополучного туманного вечера они ни словом больше не обмолвились. Риган старательно избегал ее, но Сирена, казалось, нарочно снова и снова попадалась ему на пути. И каждый раз, встретив его, она останавливалась и смотрела на него странным, полупрезрительным-полуугрожающим взглядом. Усмехаясь, она с удовольствием наблюдала, как терялся под ее взглядом Риган, поминутно выдавая свое подавленное состояние различными мелочами: то забывал отдать распоряжение команде, то резко обрывал Калеба, то у него предательски начинала дергаться щека, то внезапно появлялась дрожь в руках. Она медленно и методично сбивала с него спесь и привычное самодовольство. Он чувствовал себя котом, который дрожит над своим хвостом, не замечая, как с него живьем сдирают шкуру.
