Во время, когда неистовая полуденная жара испепеляла землю, все обитатели Тары предпочитали укрываться в своих комнатах, прячась от солнца за толстыми портьерами.
Скарлетт вошла в пустой дом и проникла в гостиную.
Это было странное ощущение: казалось, все люди исчезли. Девочка стояла посреди огромной комнаты в притихшем доме. Ковры, камин, встроенные в панели полки с красными лакированными шкафчиками…
Скарлетт остановилась напротив огромного зеркала. В нем отражалась она сама и дверь. А за дверью возникал отраженный в зеркале стол, а за ним еще одна дверь, аллея, далекие подсолнухи и все это было так отчетливо и неподвижно, что казалось, реальность их ненарушима.
Это был странный контраст между улицей и домом.
Там, снаружи, когда Скарлетт гуляла, ей казалось, что все меняется, живет, а теперь, когда она смотрела в зеркало, то там все застыло.
Взгляд девочки невольно обращался то туда, то сюда.
Все окна и двери в доме были открыты из-за жары, и поэтому дом полнился звуками природы. Шелестели листья деревьев, казалось, вздыхали цветы, словно бы все скоротечное и преходящее обрело голос.
И этот голос то шелестел, то замирал как человеческое дыхание, а в зеркале все затаилось и словно бы сделалось бессмертным.
И среди этой неподвижности Скарлетт видела себя.
Она медленно отошла вглубь гостиной, стараясь не терять свое изображение. Она стояла маленькая, занимавшая лишь один край огромного зеркала, так далеко, что и не разглядеть толком.
Девочка медленно двинулась навстречу своему отражению. Она замедляла шаги и поправляла розу, приколотую к платью. Она словно бы сверяла себя со своим отражением, словно бы хотела проникнуть в его душу.
Вот ее зеленое платье и узкие туфли. Она приближалась так постепенно, что девочке казалось, она не нарушает картины, отраженной в зеркале, а только вносит в нее какие-то новые настроения, которые незаметно изменяют и другие предметы словно бы вежливо просят их посторониться.
И стол, и аллея, и подсолнухи, ожидавшие ее в зеркале, словно бы расступились, принимая ее в свое общество.
Скарлетт поправила бант и вздрогнула.
Внезапно ее занятие было прервано: в зеркало заглянул кто-то большой и черный, заслонил собой все вокруг, закрыл собой подсолнухи, аллею, стол и тут же исчез.
Но вся картина успела измениться.
Скарлетт испуганно оглянулась. За ней стояла Мамушка.
— Ты что, испугалась? — ласково спросила служанка.
Скарлетт, сама еще не понимая почему, почувствовала себя неловко.
— Да нет, я думала я одна в гостиной.
— У тебя все еще болит голова?
— Да, — соврала Скарлетт, — такая жара, что я, наверное, пойду прилягу, — и Скарлетт удалилась в свою спальню.
Она и в самом деле не раздеваясь прилегла на кровать и долго смотрела в потолок. И сама не заметила, как уснула.
Ее разбудил звук гонга, созывающий домочадцев к ужину.
Скарлетт без аппетита поужинала.
До ее сознания почти не доходили разговоры, звучащие за столом. Она изредка отвечала «да» или «нет», да и то невпопад.
Она еще не понимала точно, что с ней происходит, но ощутила, что изменилась: изменилось все ее тело, изменились мысли.
Ей уже было смешно и даже немного неудобно за сестер, пытавшихся шалить, когда их не видели родители или Мамушка за столом. Они пробовали успеть, пока отец занят разговорами, переложить одна другой кусок из тарелки в тарелку.
После ужина Скарлетт тут же поднялась в свою спальню.
Мамушка озабоченно выглянула из-за двери.
— Тебе нехорошо, милая? — спросила она.
— Да, все так же болит голова, — вновь обманула свою верную служанку Скарлетт, она чувствовала непреодолимое желание остаться одной.
— Я принесу тебе настой трав, — сказала Мамушка.
— Нет, не надо, мне всего лишь стоит прилечь и уснуть.
— Ну что ж, — служанка помогла Скарлетт раздеться и тихо прикрыла дверь.
Скарлетт, выспавшейся днем, совсем не хотелось спать. Она лежала и, казалось, ни о чем не думала.
Она прислушивалась к своему телу, словно проверяя, прежняя ли она Скарлетт или же теперь какая-то другая. Это было странное чувство — ощущать свое тело обновленным, чувствовать себя по-иному.
Девочка забыла о том, что существует время, настолько всепоглощающим было это занятие.
Она очнулась, хоть и ни на минуту не засыпала, от боя часов в гостиной и чуть не вскрикнула — они пробили двенадцать раз.
После их боя в доме воцарилась тишина. Она казалась непроницаемой и нерушимой.
Душа Скарлетт была полна нежности, сожаления и светлой грусти. Девочка почувствовала внезапно какое-то удушье и сбросила с себя легкое одеяло.
Но удушье не прекращалось. Теперь ей казалось, что это ночная сорочка не дает ей дышать.
И Скарлетт сбросила ее через голову, оставшись совсем без ничего.
Она лежала на простынях обнаженная, залитая тусклым, но чистым светом молодой луны.
Но ощущать себя обнаженной ей было мало, ей хотелось видеть себя всю целиком со стороны, словно бы чужими глазами.
И Скарлетт вновь, набросив сорочку на плечи, взяв в руку подсвечник, выскользнула из комнаты. Она зажгла свечу от неярко горевшего в коридоре масляного фонаря и прошла в гардеробную, в небольшую комнату, располагавшуюся в конце коридора.
Здесь висели наряды ее матери, совсем новые и давно вышедшие из моды, костюмы отца. Здесь стояла гладильная доска, а главное, высокое, от пола до потолка зеркало.
Скарлетт остановилась перед зеркалом со свечой в руках.
Комната, казалось, не имела стен, те тонули в темноте. Неровный свет свечи выхватывал то сверкающее серебряной нитью плечо платья Эллин, то борт светлосерого плаща Джеральда. Потом язычок свечи, подхваченный сквозняком, уходил в сторону и из темноты выплывали шляпные коробки, цилиндры, простые соломенные шляпки.
Скарлетт только сейчас заметила, что в спешке забыла надеть тапочки. Она зажгла от своей свечи свечи, закрепленные на поворотных кронштейнах по обе стороны зеркала, подставила свой подсвечник так, чтобы он отражался в зеркале и медленно стянула через голову ночную сорочку. А потом, тряхнув головой, рассыпала по плечам свои темные волосы.
Скарлетт стояла, как завороженная, перед зеркалом и смотрела сама на себя.
Немного неровный свет покачивающихся на сквозняке свечей скользил по ее белому телу.
Скарлетт чувствовала себя свободной, как никогда до этого в жизни. Но эта свобода была хрупкой, и девочка вздрагивала при каждом шорохе и треске в притихшем доме.
