Ее взгляд по очереди переходил с бледно-зеленых обоев, очень неясного тона, на драгоценные лакированные шкафы по углам, маленькие кресла в ярких цветах от д'Обюссона, большую кровать с пологом, чтобы остановиться наконец на широкой вазе из селадона, заполненной сиренью, ирисами и громадными тюльпанами. Она улыбнулась этому великолепному сочетанию свежести и красок. Эти цветы были единственным посторонним присутствием, «его» присутствием у нее!
Утром садовники из Сен-Клу доставили их целыми охапками, и они заполнили весь дом, но самые прекрасные были отобраны для спальни Марианны. И они составили ей компанию лучше любой людской, потому что не требовалось смотреть, чтобы ощутить их присутствие.
Марианна закрыла глаза. Дни Трианона уже постарели на многие недели, но она все еще жила под их очарованием. И много воды утечет, прежде чем сотрется сожаление об их кратковременности. Это был кусочек рая, который она хранила в самой глубине сердца, как маленький цветок, хрупкий и благоуханный.
Со вздохом Марианна встала с кресла, потянулась и направилась к одному из окон. По пути она зацепила ногой какую-то газету. Это был последний номер «Вестника Империи», и Марианна уже знала, о чем в нем говорится. Перо Фьевэ сообщало французам, что сегодня, 13 марта, их будущая Императрица, с которой маршал Бертье, князь Невшательский (а также Ваграмский, но в связи с обстоятельствами последний титул предпочли обойти молчанием), сочетался дипломатическим браком от имени Императора, покидает Вену со всем своим двором. Через несколько дней она будет в Париже, через несколько дней Марианна больше не будет иметь права переступать порог большой комнаты в Тюильри, где после Трианона неоднократно бывала и кончила тем, что стала чувствовать себя там, как дома.
Когда она мысленно представляла себе неопределенную внешность этой Марии-Луизы, которая скоро сольется в одно целое с жизнью Императора, Марианна дрожала от гнева и ревности, тем более неистовой, что она не имела ни права, ни возможности ее проявить. Наполеон женился исключительно в династических интересах. Он не хотел слышать ничего, что противоречило его желанию отцовства. Его же ревность к ней была активной и неусыпной, и он неоднократно допрашивал Марианну о ее подлинных взаимоотношениях с Талейраном и особенно с Язоном Бофором, воспоминание о котором неотступно преследовало его. Но он не допускал попыток воздать ему тем же, по крайней мере в том, что касалось его будущей супруги. И в Марианне мало-помалу росла участливая привязанность к разведенной Жозефине.
Однажды в середине февраля она отправилась с Фортюнэ Гамелен отдать визит экс-Императрице. Она нашла ее по-прежнему печальной, хотя и покорившейся необходимости, но глаза ее всегда были на мокром месте при упоминании имени Императора.
– Он собирается отдать мне новый замок, – сказала Жозефина задумчиво, – наваррский замок у Эвре, и хочет, чтобы я радовалась. Но я знаю прекрасно почему: ему надо, чтобы я была далеко от Парижа в момент, когда она прибудет… другая!
– Австриячка! – со злобой поправила Фортюнэ. – Французы скоро прилепят к ней эту кличку. Они не забыли Марию-Антуанетту.
– Я знаю. Но теперь они чувствуют угрызения совести. И они постараются с племянницей забыть Голгофу тетки.
К Марианне Жозефина была особенно внимательна. Она очень обрадовалась, узнав о соединявшей их дальней родственной связи, и обняла молодую женщину с материнской нежностью.
– Я надеюсь, что вы, по меньшей мере, останетесь моим другом, хотя ваша мать и пожертвовала собой ради покойной королевы.
– Думаю, что вы в этом не сомневаетесь, сударыня? У Вашего Величества не будет служанки более преданной и любящей, чем я. Вы можете полностью располагать мною.
Жозефина грустно улыбнулась и погладила Марианну по щеке.
– Это правда… вы любите его, вы тоже! И я слышала, что он любит вас. Тогда я попрошу позаботиться о нем, пока это возможно… Я предчувствую печаль, разочарование! Как эта юная особа, воспитанная в традициях Габсбургов и ненависти к победителю под Аустерлицем, сможет любить так, как я, человека, еще шесть месяцев назад занимавшего дворец ее отца?
– Однако говорят, что Ваше Величество одобряет этот брак?
Действительно, ходили слухи, что Жозефина сама позаботилась о заместительнице.
– Из двух зол надо выбирать меньшее. Для блага Империи австриячка лучше, чем русская. И ради этого блага я готова поступиться всем. Если вы действительно любите его, кузина, поступите так же.
Марианна долго размышляла над ее словами. Имеет ли право она, собственно, новичок, думать о каком-то протесте и ссылаться на свои страдания, когда эта женщина беспрекословно зачеркнула долгие годы любви и славы? Жозефина теряла трон, супруга… Требовавшаяся от Марианны жертва выглядела ничтожной по сравнению с этим, но не менее горькой в ее собственных глазах… Правда, перед нею открывалось будущее и надежда на блестящую карьеру певицы, которую она собиралась сделать: это колоссально!
Внезапно молодая женщина, стоявшая прижавшись разгоряченным лбом к стеклу заиндевевшего окна, выпрямилась. Сквозь туман окутавшей ее меланхолии явственно пробились звуки чьих-то осторожных шагов, доносившихся с маленькой деревянной лестницы, соединявшей второй этаж с антресолями и чердаком.
Мгновенно насторожившись, Марианна задержала дыхание и подошла к двери. Она не испытывала страха. Ее поддерживало сознание, что она находится дома. Она подумала, что, может быть, Гракх-Ганнибал вошел в дом, но зачем он это сделал? Впрочем, если бы это был он, шаги доносились бы снизу, а не сверху. Нет, это не Гракх. Тогда она подумала о таинственном посетителе в тот вечер и о так и не обнаруженном тайнике. Не вернулся ли неизвестный бродяга? Но тогда как и откуда? Он, безусловно, не мог оставаться в известном аббату тайнике, чтобы мастеровые, которые на протяжении недели работали в особняке, не обнаружили его. Очень тихо, с бесконечными предосторожностями Марианна открыла дверь, выходившую на широкую площадку большой мраморной лестницы, как раз вовремя, чтобы увидеть свет канделябра, исчезающий в глубине зала. На этот раз сомнений не было: кто-то проник в дом!
Марианна глазами поискала вокруг себя какое-нибудь оружие. Если это бродяга, надо быть готовой к защите. Но она не увидела ничего, так как стоявшая на комоде статуэтка из нефрита или японская ваза – предметы, малопригодные для борьбы. И вдруг ей что-то вспомнилось, и она направилась к драгоценному венецианскому бюро, которое Фортюнэ раздобыла и подарила ей, заявив, что такая мебель необходима для создания «местного колорита». Она достала из него инкрустированную серебром длинную плоскую шкатулку красного дерева. В ней находились два дуэльных пистолета великолепного исполнения. Наполеон сам сделал в числе других этот необычный подарок.
