Такеши молчал. Наоми смеялась, и он молчал.
Что толку ворчать, раз он поддался уговорам и согласился отвезти их на залив? Что толку закатывать глаза, когда и Хоши, и Томоэ, намочив ноги, уже умчались далеко вперед вдоль берега, и три самурая неотступно следовали за ними?
Когда смеялась его мать, отец смотрел на нее всякий раз. Такеши тогда был мал; он не понимал ничего. Сейчас же он не отводит от Наоми взгляда. Ветер растрепал ее прическу, и несколько прядей выбились из строгого пучка. Они падали ей на глаза и на лоб, и Наоми смешно сдувала их, будто могла соперничать с ветром на заливе.
Волны с шипением подступали к ее ногам и растворялись в темном песке. Разумеется, она не могла разуться вслед за дочерями, но Такеши видел, как она то и дело опускалась на корточки и трогала ладонью воду.
Его самураи всякий раз отводили взгляд, словно могли ненароком увидеть что-то неприличное, и Такеши понимал, почему. Наоми так улыбалась…
Она сказала ему, что ждет ребенка. Такой испуганной Такеши видел ее последний раз годы назад, когда они только-только провели брачную церемонию, и Наоми в одно мгновение стала хозяйкой всех земель и поместий Минамото.
Такой испуганной, словно олененок, встретивший в лесу охотника. У нее дрожали губы, когда она говорила, и пальцы, и ей пришлось сцепить их в замок. Такой трогательной и беззащитной.
— Отец! — запыхавшаяся от быстрого бега Хоши звала его, стоя вместе с Томоэ возле Наоми у кромки воды. Они с сестрой успели вернуться, пока его мысли занимали воспоминания.
Он подошел к ним, и девочки на раскрытых ладонях показали ему ракушки и мелкие камушки, которые собрали на берегу.
— Смотри, какие они красивые! — как обычно, у Хоши горели глаза, и голос звонко разносился над заливом, в то время как Томоэ сдержанно стояла рядом с сестрой и наблюдала за ним и Наоми спокойным, взрослым взглядом.
— Очень красивые, — кивнула Наоми с улыбкой. — Заберите с собой, сделаем вам дома украшения.
Против воли взгляд Такеши все возвращался и возвращался к оби на кимоно жены. Он знал, что ничего не увидит — слишком рано, чтобы живот выделялся под просторным кроем кимоно. Но не мог не смотреть.
Этого ребенка они не потеряют. Они вернутся в поместье, и он отправит Наоми в горы, к Мусасибо-саме. Он спрячет ее от целого мира и — в первую очередь — от себя. Больше он никому не позволит причинить ей боль. Он сможет ее защитить. Дайго-сан мертв, он отрубил голову ядовитой змее.
Он поклялся кровью, и теперь он или исполнит свой долг и позаботится о своей жене, или умрет.
Наоми с девочками, прижимавшимися к ней с двух сторон, смотрели, как вдалеке над водой медленно опускается солнце.
— Нам пора, — сказал Такеши. — Нужно вернуться до сумерек.
— Еще немного, отец, пожалуйста. Закат должен быть очень красивым! — попросила Хоши, когда Томоэ уже отстранилась от матери и шагнула в сторону ожидавших их самураев.
— Я уже все сказал, Хоши.
Его дочь когда-нибудь перестанет с ним спорить?
Он поймал насмешливый взгляд Наоми и дернул уголком губ. Выражая свое недовольство громким сопением и пыхтением, Хоши неохотно поплелась вслед за Томоэ.
— Было достаточно грозно, я почти испугалась, — сообщила ему жена, подстраиваясь под его широкий шаг.
Такеши замедлился и закатил глаза.
— Дочери…
— Посмотрим, что ты скажешь, когда родится сын, — сказала Наоми с озорной, лукавой улыбкой, словно и не было всех последних лет и всех потерь.
— Посмотрим, что ты скажешь во время их свадебных церемоний, — он хмыкнул.
— Мама, отец, смотрите! — Хоши звала их, вновь собираясь что-то показать, и они оба переглянулись, обменявшись смеющимися взглядами, прежде чем посмотрели на дочь, чтобы узнать, что она приготовила для них на этот раз.
Эпилог
Хоши вздохнула и провела ладонью по гладкому, блестящему шелку. Одно из трех кимоно, что ей предстоит завтра сменить, лежало перед ней на татами, и она все водила и водила по нему рукой, словно проверяла: не исчезнет ли оно? Не снится ли ей все это?
Завтра состоится свадебная церемония, и она войдет в клан Асакура. Но она никогда не перестанет быть Минамото. Никогда. В ней течет кровь ее отца. И она никогда не забудет того, что глава Асакура сделал с ее матерью.
Хоши закусила губу. Лучше, если она не будет думать об этом сейчас, потому что иначе взыграют эмоции, и она не сможет сдержаться и скажет резкость, или сделает что-то похуже в день своей свадьбы.
Отец настоял, чтобы церемонию проводили в их родовом поместье, и жених — уже муж — увезет ее отсюда в новый дом, а не она сама поедет к Асакура — испуганная, одинокая девчонка-невеста. Потому что к Асакура никто не смог бы ее сопроводить — ни отец, ни мать.
И вот теперь Хоши ждет жениха. И отца. Они оба — и Такеши, и Санэтомо-кун — возвращались из Камакуры. Отец отсутствовал почти два месяца — сперва объезжал с Сёгуном неспокойные земли, а после участвовал в заседаниях бакуфу.
Ее жених отправил гонца, еще когда только пересек границы Минамото, и был должен приехать к полудню, и Такеши сопровождал его на пути. Эта мысль вызывала у Хоши улыбку, ведь ее жених боялся ее отца. Боялся и уважал больше, чем кого бы то ни было в жизни: больше, чем родных отца и деда.
— Хоши? — двери ее спальни слегка приоткрылись, и в образовавшуюся щель просунула голову ее двоюродная сестра по матери. — Матушка просила передать, что вода для тебя готова и она тебя ждет.
— Спасибо, Сарада, — она кивнула девочке, и та помедлила у дверей, с любопытством разглядывая разложенное на татами кимоно. — Хочешь посмотреть, маленькая сестричка?
Ее свадебные одежды шили в Камакуре — те же мастера, что шили кимоно для Сёгуна и его семьи, и их совсем недавно доставили в поместье, и потому Хоши и сама толком не успела их рассмотреть.
Сарада с воодушевлением закивала, подошла и опустилась на татами рядом с Хоши, и не без трепета протянула руку, чтобы коснуться гладкого шелка. Кимоно мягко переливалось в солнечных лучах, заполняющих комнату сквозь распахнутые настежь седзи. Вышивка вспыхивала яркими всполохами каждый раз, когда кто-то прикасался к шелку и тревожил застывший узор — огромные бутоны распустившихся серебряных цветов, парящие золотые журавли с широко раскрытыми крыльями и тонкие ветви, что оплетали все кимоно и соединяли разрозненные кусочки в единую композицию.
— Тебе страшно? — спросила Сарада, сверкнув взглядом.
О грядущей свадьбе говорило всё поместье уже какую неделю, и девочка, постоянно крутясь подле слуг, наслушалась немало сплетен.
— Почему мне должно быть страшно? — Хоши дернула плечом. — Я не боюсь ни свадьбы, ни своего жениха!
— Ну, — Сарада смущенно потупилась, — про клан Асакура всякое говорят…
— Как и про моего отца, — Хоши с деланным равнодушием махнула рукой. — Если верить всему, что болтают, можно вовек не выйти из дома от страха.
— А мне было бы страшно, — вздохнула Сарада. — Но я совсем не такая смелая, как ты, и побоялась бы уезжать так далеко от дома.
— Все девочки когда-нибудь уезжают. Наши матери тоже уехали однажды.
Сарада тихонько выскользнула за двери, и их негромкий шелест заставил Хоши вздрогнуть. Усилием воли она приказала себе отогнать тягостные мысли прочь и встала. Нужно идти к Ханами-сан и готовиться встречать жениха. И проследить за слугами — чтобы все было сделано вовремя.
Спеша, Хоши почти бежала по коридору, но замедлила шаг, проходя мимо одной из дверей. Комната Томоэ.
Вот кого Хоши по-настоящему хотела бы видеть завтра среди всех многочисленных гостей! Она никого не ждала так, как ждала Томоэ. И ее названная сестра, вместе с которой она росла, обещала приехать. Во всяком случае так она сказала в последнем письме, которое Хоши получила от нее еще месяц назад.
Она приедет, если Мусасибо-сама отпустит ее. Вместе с монахом-отшельником, который обучал их нагината-дзюцу, Томоэ преодолевала сейчас один из горных перевалов — тренировала выносливость и стойкость, потому что больше всего на свете хотела быть похожей на мать, которая выросла в горах в маленьком суровом клане, и это закалило ее на всю дальнейшую жизнь.
