– А тебе ничего и не надо знать, – так же тихо сказал Бак и заключил ее в объятия.
Ему показалось, что раздевать Фрэнси – то же самое, что открывать суть цветка, отгибая лепесток за лепестком. Он снимал с нее один шелковый покров за другим, пока она, наконец, не предстала перед ним обнаженной, тронув его сердце своей стыдливостью и красотой. Бак нежно прижал ее к себе и стал гладить бархатистую кожу, чувствуя, как она, подобно цветку, раскрывается для его объятий. Ему нравилось ощущать теплую наготу ее тела, а потом, после нежных и страстных ласк, он медленно вошел в нее и столь же медленно и нежно проделал весь путь до обжигающего пронзительного конца.
– Не могу себе представить, что мне придется уехать от тебя именно в тот момент, когда я тебя обрел, – сказал он ей тихо, когда восторги любви сменились приятной, обволакивающей усталостью. – Мне кажется, что именно тебя я искал всю мою жизнь, – он взял ее лицо в руки и долго в него всматривался. – Пожалуйста, не пропадай больше никогда.
– Тс-с, – Фрэнси прижала указательный палец к губам, – так говорить нельзя. – Она выбралась из его объятий и села на постели, отбросив рукой волосы со лба. – Давай хоть некоторое время постараемся ни о чем не думать, а будем наслаждаться тем, что есть.
Она продолжала сидеть, обхватив руками колени, а ее прекрасные золотистые волосы струились по плечам и груди. Бак смотрел на нее во все глаза и думал, как мало в ней самоуверенности и самолюбования, столь свойственных Марианне, – казалось, Фрэнси даже не подозревает о своей красоте, она была естественна с головы до пят.
– Как скажешь, – произнес он, вновь обнимая ее, – кроме тебя, мне никто не нужен.
В его руках она чувствовала себя любимой и защищенной от мира, хотя знала, что долго это не продлится и, следуя логике, этого ни в коем случае не следовало допускать. Но ей было так хорошо, что не хотелось двигаться – ни выбираться из кольца его рук, ни вылезать из кровати, а уж тем более – уезжать из Парижа… Холодная и суровая реальность была позабыта на время, загнана в глубины подсознания. Пусть счастье окажется мимолетным, но пусть все же оно осенит ее своим крылом.
– Это сейчас, Бак, – прошептала она, лучась от нежности к нему. – На каких-нибудь три дня.
– Навсегда, – уверенно пообещал он, покрывая ее лицо поцелуями. – Я тебя больше от себя не отпущу.
И они снова предались любви, и Фрэнси подумала, изнемогая от наслаждения, что, может быть, хотя бы отчасти, его слова окажутся правдой.
Они не могли друг от друга оторваться. Вингейт выписался из «Крильона» и снял номер в отеле «Риц» на том же этаже, где жила Фрэнси. Таким образом, комната Фрэнси и ее роскошная постель превратилась в центр их маленькой вселенной. Время от времени они покидали свое убежище и вырывались на простор парижских улиц. Они сидели в кафе на левом берегу Сены, бродили по лабиринту узеньких улочек старого города, спорили о достоинствах той или иной картины в художественных галереях и обедали в крохотных уютных бистро, где хозяин являлся поваром, а его жена – официанткой и где никому не было до них никакого дела. Они могли сколь угодно долго сидеть, прижавшись друг к другу и сцепив под столом руки, перед графином красного вина и не думать о будущем.
В эти длинные вечера она рассказала Баку о своей жизни, не утаив ничего, и ждала от него осуждения или оправдания. Но он только посмотрел на нее с любовью и сказал:
– Бедняжка Фрэнси, тебе пришлось столько пережить, но именно тяжесть пережитого сделала тебя сильной. Надеюсь, что в будущем тебя не ждут новые тяжелые испытания.
В последнюю ночь, которую они провели вдвоем, Бак наблюдал, как Фрэнси расчесывала волосы. Они блестели, словно дорогой атлас, и он, любовно поглаживая золотистые пряди, попросил:
– Обещай мне, что никогда не обрежешь их. Они похожи на струящийся золотой дождь.
Сапфировые глаза Фрэнси затуманились, и она, печально взглянув на Бака, промолвила:
– Я обещаю.
Бак должен был уехать в шесть утра, чтобы успеть на шербурский поезд. Но и он, и Фрэнси знали, что отъезд Бака – это больше, чем просто возвращение на родину, – это возвращение к действительности. Они провели ночь без сна, не выпуская друг друга из объятий, боясь потерять хотя бы мгновение из отпущенного им ничтожного отрезка времени. И хотя пока они были еще вместе, расставание уже распростерло над ними свои печальные мягкие крылья, и Фрэнси обреченно подумала, что это, должно быть, навсегда.
– Я не могу покинуть тебя, – без конца повторял Бак. – Разве ты не понимаешь, Фрэнси? Моя жизнь с Марианной насквозь лжива – ей наплевать на меня, а мне – на нее. У меня не было ничего подобного с другими женщинами. До сих пор я просто не знал, что такое счастье. Пожалуйста, скажи, что ты останешься со мной. Я получу развод, и мы поженимся – только скажи мне «да». Мы купим дом в Вашингтоне, и я буду заботиться о тебе и любить тебя до конца своих дней.
Все ее существо стремилось навстречу ему. Ей так хотелось верить во все, что он говорил. Она была уже готова представить себе всю прелесть их совместной жизни. Если и в самом деле его брак с Марианной давно исчерпал себя, то почему она не может надеяться?.. Но она вдруг вспомнила, что Бак был крупной величиной в мире политики – он был человеком, который стремился занять самый высокий пост в стране, и развод мог погубить его карьеру. Тем более что ее все считали женщиной с предосудительным прошлым.
Она попыталась закрыть его рот поцелуями и не слушать, что он говорит, а сама про себя считала последние минуты перед расставанием. И вот время отъезда неумолимо приблизилось. Фрэнси лежала обнаженная на кровати и наблюдала, как он собирает вещи. Ей хотелось только одного – не разрыдаться в самый последний момент, да еще она внушала себе, что должна не ругать судьбу, а, наоборот, быть ей благодарной за испытанное – пусть и краткое – счастье.
Вещи Бака уже снесли в холл, и Фрэнси слышала через неплотно закрытую дверь, как он что-то говорил в коридоре носильщику. Потом послышались шаги, и он снова появился в дверях. Он был таким же, как в первый день их знакомства, – красивым, хорошо одетым, уверенным в себе – человеком с большим будущим. У Фрэнси на глаза навернулись слезы.
Она приподнялась на постели и встала на колени среди разбросанных простыней, прикрывая наготу одной из них. Она ждала прощания, – и вот он шагнул к ней и, обмотав руки ее золотистыми волосами, словно цепями, которые приковывали его к ней все это время в Париже, приблизил ее лицо к своему.
– Не думай, что это конец, Фрэнси, – пообещал он, пронизывая ее взглядом. Потом, отпустив ее и повернувшись на каблуках, быстро вышел из комнаты.
