Когда Эмили поворачивалась, ей достаточно было просто взглянуть на нас. Она не строила страшных рож, ничуть не бывало; это было то самое лицо, которое мы видели каждый день, довольно симпатичное, довольно строгое, пока мы не видели её глаз. О, эти глаза! Они манили заглянуть в них, однако мы сопротивлялись. В них было что-то властное, что-то отталкивающее! Не смерть — это было бы понятно, это мы знали, — но понятие, недоступное нашему уму, однако неотвратимое. Неотвратимое, однако невыразимое. Оно таилось в глубине этих глаз и властно влекло нас к себе.
Мистер Локвуд пошевелился; я снова уткнулась в рукопись. Если он проснётся, пусть у него не будет неприятного чувства, что я разглядываю его во сне. Постепенно рукопись завладела моим вниманием, и я снова принялась за чтение.
Вечером того же дня меня со всеми пожитками переселили в пристройку к конюшне, выстроенную на склоне холма и соединявшуюся с конюшней на уровне второго этажа. Раньше в ней жил старший конюх, Дэниел Бек, но он недавно женился и переехал в коттедж неподалёку. Поначалу это напомнило мне моё изгнание из дома после смерти твоего отца; я расценивал все эти нововведения как оскорбительные, но когда устроился наконец в крохотной квартирке, куда долетал свежий ветерок из яблоневого сада на холме, обида моя улетучилась. В каждом предмете здесь — в широком очаге, над которым висел ряд медных сковородок, в массивной дубовой мебели — чувствовалась жизненная основательность, так непохожая на мир сказочных снов, в котором предпочитал жить мистер Эр и в который он тянул и меня, как бычка на верёвочке. Золотой и серебряный мир большого дома закружил меня, как сверкающий вихрь, но теперь, когда мне отвели жильё, полностью мне понятное, и дали час времени до возвращения Дэниела, чтобы осмотреться, я снова ощутил себя на твёрдой земле.
Когда чувства мои улеглись, я принялся обдумывать ситуацию серьёзно. Куда я попал? Что это за странное место? И зачем я понадобился здешнему хозяину? Хотя даже в тот момент (самый унизительный момент своей жизни) я был уверен в своих скрытых достоинствах и талантах; но я трезво смотрел на жизнь и поэтому не мог предполагать, что чужой человек сразу оценит их. Только настоящий провидец смог бы разглядеть под отталкивающей личиной сегодняшнего Хитклифа некогда любимого сына в богатом доме; только провидцу удалось бы проникнуть взглядом в будущее и увидеть, как тлеющие угли его дарования, собранные в кучу, снова вспыхивают ярким пламенем. Был ли таким провидцем Эдвард Эр? Думаю, что нет. Впрочем, он был настоящим волшебником, когда дело касалось обустройства его маленького мирка; даже плохо его зная, я мог сказать, что его дар можно скорее назвать остроумием — он быстро во всём разбирался и мог (благодаря своему богатству) поражать неожиданным вмешательством в дела людей, — но не пониманием, настоящим проникновением в глубь вещей.
Самолюбие не застило мне глаза; я понимал, что на первый взгляд во мне мало привлекательного. За всё время, что мы общались с мистером Эром, я либо был с ним груб, либо вообще молчал. Зачем же нанимать человека незнакомого и, возможно, опасного, если можно набрать в соседней деревне десяток конюхов, о которых будет известно всё, начиная с их первых детских шагов. Но и это только часть загадки; платить этому человеку в пять раз больше того, чего по самым щедрым расчётам стоят его услуги? И более того, зачем понадобилось ужинать с этой мелкой сошкой, получающей ни с чем не соизмеримое жалованье?
Кроме того, манеры мистера Эра казались мне странными, с какой стороны ни посмотри. Хотя я знал об обычаях высшего общества примерно столько же, сколько об обычаях стаи диких орангутангов, однако и моих скудных познаний было достаточно, чтобы сообразить, что не каждый день богатые джентльмены тратят на таких, как я, столько сил и внимания, сколько расходовал на меня мистер Эр, не преследуя определённой цели.
И вдруг, сидя на пуховой перине, покрытой льняным стёганым покрывалом, глядя в окошко на сад и холмистые пастбища за ним, под тихое ржание лошадей, доносившееся снизу, я начал догадываться, какова может быть эта цель. Я вспомнил лорда Вэтема (ты тоже должна его вспомнить, Кэти; когда нам было четырнадцать, мы переходили через Пенистон-Крэг и подбирались к его дому, чтобы шпионить за ним) и его лакея. Последний, как ты помнишь, был молодой человек со свежим личиком и изогнутыми дугой бровями, тоненький, как девушка, однако с мальчишечьей мускулистой фигурой. Лорд построил маленький домик причудливой формы с позолоченной башенкой и горгульями[4] по углам, у которых из пасти хлестали потоки воды и стекали в ров, окружавший дом. Мы с тобой переходили этот игрушечный ров вброд (в нём плавали не драконы, а золотые рыбки) и заглядывали в окна в свинцовых переплётах. Ты, наверное, не забыла, что мы увидели в последний раз: в комнате был только Вэтем и его лакей; тощий Вэтем кланялся и выделывал коленца, как Калиф-Аист, а лакей вёл себя и вовсе странно — он играл веером, как кокетливая женщина. И когда мы увидели, как эти двое начали обниматься и целовать друг друга, мы повернулись и убежали, не желая быть свидетелями однополой любви. Нэлли потом говорила, что роман этой парочки обсуждала вся округа и что дама в маске, с которой лорд Вэтем танцевал на маскараде всю ночь напролёт, была никакая не дама, а переодетый лакей, и что высшее общество, которое он пригласил из Лондона, отнеслось к этому спокойно — они ещё и не такое видали.
Может, мистер Эр такой же, как лорд Вэтем; может, он находит удовольствие в объятиях человека одного с ним пола и я ему понадобился, чтобы заняться со мной любовью? Я вдруг осознал, что такое нелепое предположение могло бы объяснить все замеченные мной странности: неудобства, которые претерпел мистер Эр, преследуя меня; огромное жалованье, положенное мне, его поведение со мной; нежелание обижаться на мои грубые слова. Доказательства показались мне столь весомыми, что я уже готов был выскочить из кровати и оставить это место навсегда.
Однако я этого не сделал. Мне снова пришло в голову, что внешне я безобразен, и этот факт неоспорим. Тролль, цыган, упырь, ведьмак — так называл меня мистер Эр, и эти клички вполне мне подходили. На хорошенького лакея я не похож. Как ни мало я понимал в таких вещах, однако догадывался, что моё грубое тело вряд ли может показаться привлекательным для мужчины. А мистер Эр, несмотря на его шутовские наряды, — настоящий мужчина.
Нет, чем больше я думал о своей гадкой, отталкивающей внешности, тем нелепее казались мне мои подозрения насчёт мистера Эра. Мне даже стало немного стыдно, что подобные мысли пришли мне в голову, пусть даже на минуту. Я признавал, что мистер Эр принадлежал к тем людям, чьи манеры были для меня непонятны; он, очевидно, был типичным представителем этой экзотической (для меня) касты; можно ли быть уверенным, что я откопаю мотивы под манерами? Нет. Всё говорит о том, что мне самому надо научиться таким манерам, и для этого я должен остаться здесь.
