– Кто это? – спросила Кэйко, и Акира ответил:
– Моя мать.
– Как же мы сбежим? Кругом охрана.
– Можно попытаться на обратном пути. Или уже там, в Сэтцу.
Она прижалась к нему:
– Я нужна тебе, правда?
– Да, – твердо произнес он, – я хочу жениться на тебе.
– И ты возьмешь меня после господина Нагаса-вы? – тихо спросила она.
– Я беру тебя не после Нагасавы и не у него. Ты уже моя. Есть и была всегда.
И тут Кэйко задала неожиданный вопрос:
– Так ты больше не хочешь умирать?
Акира молчал. Едва ли смерть могла дать ему то, что давала жизнь, пусть даже он покупал счастье тем, что называется обманом и бесчестьем!
– Будет лучше, если мы спокойно вернемся обратно, – осторожно промолвила Кэйко. – Я найду способ дать знать, когда буду готова. Рано или поздно господин Нагасава куда-нибудь уедет, и я стану свободнее…
Акира вздохнул, продолжая молчать. «Стану свободнее!» Быть свободным – это ни о чем не думать, никого не любить, быть никем и ничем, ни к чему не стремиться. Желание – как цепи, надежда – как острие меча у горла, а неопределенность и вовсе – болото без огней. Так считали многие из тех, кто служил у князя. Но Акира был готов поверить в другое: свобода – это обладание тем, что способно подарить счастье.
Впрочем, едва ли такая свобода будет долгой! Нагасава немедля отправит по их следу своих воинов, и, если поймает, оба умрут страшной смертью! Но все же стоит рискнуть!
Желая вернуть божественный сон, он снова сжал Кэйко в объятиях…
Разумом здравый
Станет ли в чем-нибудь клясться?
Все так зыбко вокруг.
Тропами сна блуждая,
Мы сами не знаем, кто мы.
Тайра Садафуми[14]
Шло время. Они благополучно вернулись в Сэтцу. Кэйко не давала о себе знать. Помня ее обещание, Акира думал, что, по-видимому, у нее нет возможности передать ему послание, и продолжал ждать, не подозревая о том, какие события происходят в замке Нагасавы.
Однажды господин вернулся с соколиной охоты с хорошей добычей, и женщины сразу взялись потрошить дичь, чтобы управиться до ночи. Вдруг Кэйко вскочила с места и выбежала из помещения, прикрывая лицо рукавом. Тиэко-сан с усилием выпрямила согнутую спину и тревожно посмотрела вслед. Потом вышла, ничего не сказав служанкам, которые продолжали ощипывать птиц.
Кэйко стояла на залитой поздним солнцем веранде. Это было зловещее солнце, оно пылало кровью на западе, озаряя вершины гигантских криптомерии и их толстые, в несколько обхватов, стволы. Стояла тишина, и в ней слышалось частое дыхание девушки. Было видно, что ей дурно, и в то же время ее глаза, казавшиеся особенно яркими на побледневшем лице, сияли загадочным, торжествующим блеском.
– Что это ты? – с нарочитой небрежностью произнесла Тиэко-сан. – Тебе лишь бы увиливать от работы. Возвращайся обратно.
Девушка слегка откинула назад голову, и на ее нежных губах сверкнула презрительная улыбка.
– Да, я не люблю работать. Не хочу и не буду!
Тиэко-сан на мгновение застыла. В ее взгляде сгущался мрак. Такая дерзость поистине граничила с сумасшествием.
– Вот как? – произнесла она, и в этом вопросе, как и во всей ее позе, было что-то выжидающее.
– Да! И если вы посмеете меня ударить, вам отрубят руку!
Тиэко-сан замолчала. Она молчала достаточно долго для того, чтобы Кэйко ощутила некоторую растерянность. Потом женщина все-таки задала неизбежный вопрос:
– Почему?
И тут Кэйко бросила в лицо своей мучительнице:
– Потому что я подарю господину наследника!
Тиэко-сан схватила ее за руку.
– Ты ждешь ребенка?!
Услышав в ее голосе радость, Кэйко отпрянула от удивления. – Да…
– Нужно поскорее сообщить господину. – В тоне Тиэко-сан слышалось что-то притворное – это еще больше сбило Кэйко с толку.
– Вы сами скажете? – пролепетала девушка.
– Да, – твердо произнесла Тиэко-сан. – Я отвечаю за тебя, за твое поведение, потому будет лучше, если именно я сообщу ему эту новость. А ты иди. – Она говорила ласково, как если бы Кэйко была ее дочерью. – Не работай больше. Отдыхай.
Кэйко попыталась освободить руку, и Тиэко тут же разжала пальцы. У старухи было странное, зловещее выражение лица. Тихонько повернувшись, девушка выскользнула с веранды.
Той же ночью уже начавшая засыпать Кэйко вдруг почувствовала, как ей на плечо легла чья-то рука. Испуганно вздрогнув, она открыла глаза. Было темно, но девушка услышала знакомый голос, голос Нагасавы:
– Так это правда?
От него веяло какой-то высшей силой – силой, способной менять судьбы других людей, управлять их желаниями и волей.
– Да, – осторожно ответила она.
– С завтрашнего дня я начну восстанавливать сад. Тот уголок с прудом был давно заброшен – это неестественно, я знаю, но разве можно признать естественным отсутствие в доме детей? Там все будет устроено так, как ты хочешь. Ты не возражаешь?
Небывалое дело – мужчина спрашивает совета у женщины! Кэйко поняла, что ей уготована роль даже не императрицы – богини! И она царственно произнесла:
– Не возражаю…
Несколько дней она наслаждалась своим новым положением. Ее оставили в покое – никто не заставлял работать, Тиэко-сан была приветлива, служанки почтительны, господин Нагасава смотрел как на святую, не решаясь даже приблизиться, не то чтобы коснуться рукой.
А потом однажды утром Тиэко вошла в главную комнату замка и остановилась, глядя на коленопреклоненного Нагасаву. Он не двигался: то ли молча молился, то ли просто замер в раздумье. Было еще рано, туман пльи над землей, стирая привычный пейзаж; он заползал с веранды, его седые шевелящиеся щупальца были повсюду: мир-иллюзия, мир-призрак, мир-обман, где непрочно многое из того, что кажется гранитом.
Тиэко смотрела на Нагасаву, как хищная птица смотрит со скалы на ничего не подозревающую добычу. Но стоило ей задуматься о будущем, как в хищника превращался Нагасава, – она испытывала привычный трепет перед его властью, властью господина, правителя и мужа. И все-таки он не был властен над ее тайными помыслами, желаниями и минутными движениями души.
Внезапно Нагасава повернулся: то ли просто решил встать, то ли каким-то образом уловил ее присутствие.
– Тиэко! – произнес он, поднимаясь с колен. – Свершилось, Тиэко! Мальчик… Или даже пусть сначала дочь, потом сын – неважно!
Женщина молчала. Ей было странно смотреть на этого человека, утратившего спокойствие, а месте с ним, как ей казалось, и часть своего достоинства правителя и самурая. Куда подевалась та благородная сдержанность силы, утонченная мудрость, уравновешенность ума? И все из-за проклятой девчонки!
