— Думаю, да, — удовлетворенно сказал Каллахан, наблюдая, как наравне с остальными копошится у мамаши под боком его подопечный.
— О, слава богу! — Дженис смахнула слезы и снова опустилась на сено рядом с Каллаханом.
Эсмеральда между тем пыталась хоть как‑то упорядочить копошение своих отпрысков, чтобы никто не остался голодным. Щенок, несколькими минутами ранее не подававший признаков жизни, теперь старался добраться до ее сосков с тем же энтузиазмом, что и остальные.
— Благодарю вас… Если бы не вы, он мог погибнуть, — тихо сказала Дженис.
— Я с радостью сделал это. — Они помолчали некоторое время, наблюдая за довольным семейством, затем он добавил: — Ради Эсмеральды.
Конечно, ради кого же еще? Уж не ради же Дженис… Он ясно дал это понять, но девушка была так благодарна ему за спасение щеночка, что не обратила внимания на это очевидное проявление неучтивости.
— А я уже придумала почти для всех клички: Пинки, Уолнат, Суити, Бини, — и не важно, мальчики они или девочки. А вот последнего я оставила вам как его спасителю.
Дженис осмелилась дотронуться до руки грума, и ее будто молнией пронзило: сразу ожил в памяти поцелуй на дороге. Она стремительно вскочила, прежде чем Каллахан успел прореагировать на ее жест.
— Минуточку! — Он тоже встал. — Я понятия не имею…
Дженис прервала его, захлопнув дверь денника и создав таким образом преграду между ними:
— Всего одного. А я всем расскажу, что вы его спасли и потому выбрали для него имя…
— Умоляю вас, не делайте этого! — Без тени раскаяния на лице он распахнул дверь денника и подошел к Дженис. — Я придумаю кличку для этого чертова отродья, только не говорите никому, что его спас я.
— Мистер Каллахан! — Его близость приводила ее в смятение. — Это не чертово отродье.
От ложа Эсмеральды доносились забавные попискивания, вначале еле слышные, затем все более настойчивые, почти неистовые — щенки стремились к материнскому теплу, — и эти нежные звуки согревали сердце Дженис.
Да и кто мог бы остаться безучастным?
Обернувшись к груму, она увидела, что и он тоже глубоко тронут.
— Щенячьи восторги, — тихо проговорил Каллахан, окидывая взглядом маленькое семейство. — Щенячьи восторги прекрасной женщины. Как бы мне хотелось услышать другие восторги, оставшись с ней наедине. Но и так сойдет… пока.
Пока? Неужели он надеется…
— Вы не можете… — Дженис почувствовала, как щеки охватило пламя, а сердце забухало молотом в груди. — Мы не можем оставаться наедине. Вы не должны говорить подобные вещи. Это недопустимо. Мне следует пожаловаться на вас, мистер Каллахан.
— Но вы ведь не станете этого делать, не правда ли? — Он обернулся и посмотрел на нее. И тогда это случилось снова — странное захватывающее ощущение неведомой связи словно луч невидимого света высветил только их одних.
— Нет. — Желание податься к нему, положить ладони на грудь и, подняв лицо, приоткрыть губы для поцелуя было столь сильным, что Дженис стоило немалого труда сдержаться.
Хотелось ли и ему поцеловать ее?
Наверняка хотелось — такие чувства, как правило, взаимны, — но разве это ей нужно? Ужасно глупо с ее стороны целоваться с грумом, и дело не только в том, что ее родители пришли бы в ужас: ни к чему хорошему это не приведет.
Но Дженис так этого хотелось! Нестерпимо хотелось!
Будто прочитав ее мысли, Каллахан с изрядной долей цинизма произнес:
— Вы заметили? Ко мне неудержимо тянет всех, кто нуждается в утешении. А таких женщин огромное количество, леди Дженис. Они повсюду, эти обиженные, страдающие женщины, которым необходимо, чтобы их успокоили, вернули им веру в себя, убедили, что жизнь не ограничивается только тем, чтобы содержать дом и растить детей, раскрашивать лица и задирать юбки, ублажая мужчин, которые им даже не нравятся и которые никогда не благодарят их за то, что делают. — Он умолк и пальцем приподнял подбородок Дженис. — Но вы не относитесь к числу таких женщин, и я вам не нужен.
— Конечно, нет. — «Только что делать, если никого другого я не хочу…»
Разумеется, этого она не могла ему сказать.
Его взгляд обжигал ее, сердце снова пустилось вскачь. Она вспомнила, как прижималась к его твердой груди, вспомнила упругость его требовательных губ.
Его губы чуть изогнулись в усмешке.
— Я по‑прежнему знаю, о чем вы думаете. — В его голосе прозвучали хрипотца и бархатистые нотки, отчего в животе у нее, казалось, запорхали бабочки, доставляя ей странное удовольствие. — Но вас уже ищет герцог.
Он отступил на шаг, и она остро ощутила пустоту разделившего их пространства.
«Помни, он всего лишь грум. Ты леди. Вам никогда не быть вместе».
Дженис оправила свою накидку.
— Да, мне пора, сэр, но если у вас возникнут какие‑либо опасения в отношении Эсмеральды и щенков — или случится что‑либо непредвиденное, — обязательно сообщите мне. Если будет слишком поздно, чтобы посылать записку, просто поставьте фонарь на подоконник вон того большого арочного окна, обращенного к дому.
Она не потрудилась даже сказать «пожалуйста»: это должно было прозвучать как приказ. Только так она могла защитить себя от него.
Он тоже это отлично понял и, не отводя от нее глаз слишком долго, чтобы это можно было счесть пристойным, медленно произнес:
— Как прикажете, миледи.
Дженис развернулась и поспешно направилась к выходу, гордо выпрямив спину. Выбившиеся локоны свободно развевались вокруг головы, уши горели, а пальцы рук непроизвольно сжимались в кулаки.
Почему она не может сохранять хладнокровие в его присутствии?
Он знал, что вывел ее из равновесия.
Снова.
— Леди Дженис! — послышалось у нее за спиной.
Она остановилась, но не оглянулась.
Звук его шагов по каменному полу стал ближе, и с каждым его шагом узел у нее в животе скручивался все туже. Когда он оказался прямо за ее спиной, Дженис почувствовала, как он поднял выбившийся локон с ее плеча. Рассматривал ли он его, взвешивая в своей ладони? Она не решилась обернуться, чтобы посмотреть.
— Я говорил вам, что наивысшим удовольствием для меня было бы время, проведенное с вами наедине, но вы не должны меня слушать, когда я говорю подобные вещи, как бы я ни был убедителен.
— Разумеется. Я и не собиралась. — Ладони у нее вспотели, ногти больно давили на кожу в сжатых кулаках. — К чему пополнять список завоеванных вами женщин?
— Отлично. — Он выпустил ее локон и прошептал на ухо: — Продолжайте сопротивляться, не уступайте мне ни дюйма, потому что я воспользуюсь этим. И на дюйме не остановлюсь. Я возьму все, миледи.
