– Нет, не совсем, – призналась Фиона. – Дрейтон устраивает приемы по политическим датам, за рамками этого светская жизнь его не очень интересует.
Политика. Еще одна вещь, о которой Йен имел лишь смутное представление, несмотря на то, что являлся членом палаты лордов.
– У меня сложилось впечатление, что ваш зять в некотором роде реформатор, я прав?
– Думаю, да. Как вы считаете, это хорошо? – Фиона оглядела сад.
– Я мало знаю о взглядах его светлости. – Йен постарался уклониться от ответа. – Последние несколько лет я жил вне Англии и, если уж быть до конца честным, возвратившись, не очень интересовался работой парламента. Это не украшает меня, я знаю, но их речи кажутся мне такими невероятно… – Он пожал плечами и, боясь оскорбить опекуна Фионы, решил не продолжать.
– Невероятно скучными и пустыми, – закончила за него Фиона с улыбкой и мелькнувшим в глазах озорным огоньком. – Дрейтон говорит, что, если бы члены парламента так же любили народ Англии, как звуки собственных голосов, необходимость в реформировании по большей части отпала бы.
Такое заявление, будучи сделано публично, вызвало бы бурное негодование, но внутренне Йен был полностью согласен с ним.
– В следующем сезоне я намереваюсь уделить этому больше внимания, – решительно заявил он. – По крайней мере, высказываниям его светлости. В мире много несправедливости, но я продолжаю верить, что наш долг – насколько в наших силах, делать жизнь лучше. Поскольку мне только предстоит увидеть вашего родственника произносящим пламенные речи, я склонен думать, что он человек здравомыслящий и ставит реальные цели, так что я смогу его поддержать.
Фиона кивнула.
– Вы упомянули, что в последнее время вас не было в Англии. Где же вы находились? Это интересное место?
– Везде интереснее, чем в Англии, – проворчал Йен, прежде чем успел обдумать ответ.
– Почему вы так считаете?
Поскольку Йен сам коснулся этой темы, он не мог проигнорировать вопрос: ведь его считали в некотором роде джентльменом…
– Во-первых, совершенно другая еда. – Теперь он тщательно выбирал слова. – В других странах чаще всего используют больше специй, не только соль и перец. Особенно хороша кухня Индии. Когда меня вызвали в Лондон для пожалования титула, я предусмотрительно захватил с собой повара-индуса. – Он чуть улыбнулся. – Хочу надеяться, что со временем он и моя английская повариха сумеют прийти к некоторому согласию на кухне – тогда я предложу вам попробовать их стряпню, а пока домашние обеды по большей части оставляют у непосвященных чересчур сильное впечатление.
– А вот у нас очень хороший повар, – похвасталась Фиона. – В прошлом он служил поваром в полку у Дрейтона. Когда пришло время выходить в отставку, он написал Дрейтону и попросил рекомендацию, после чего Дрейтон тут же сел в карету и отправился нанимать его, пока этого не сделал кто-нибудь другой. Сегодня он готовит на обед нечто божественное…
Нечто божественное? У Йена сразу потекли слюнки.
– Я знаю, невежливо напрашиваться на обед… – начал он.
Фиона коротко рассмеялась:
– Разумеется, вы обедаете с нами: Мартин готовит свое фирменное блюдо специально для вас.
Йен пожал плечами. Откуда Мартину известны его любимые блюда? Может быть, Гарри прав, и Фиона умеет читать мысли? Если да, то в его интересах выяснить, насколько далеко простираются ее способности.
Он изобразил беспечную улыбку.
– Как вы узнали, что я люблю острые блюда?
– Всем известно, что вы были военным хирургом, – покровительственно ответила Фиона. – Дрейтон прикинул возможное местонахождение гарнизонов и заключил, что скорее всего вы были где-нибудь на Ближнем Востоке. – Она ухмыльнулась и с весельем в глазах добавила: – А дальше пришлось рисковать…
Йен поежился. Жениться на женщине, способной читать мысли, – это уж слишком. Гарри всегда был доверчивым глупцом; после стольких лет он должен был бы знать это и не слушать кузена. Но и без чтения мыслей из его потайного ящика с легкостью оказалось извлечено все, что касалось его недавнего прошлого. Впрочем, в качестве будущей невесты леди Фиона имела право знать, какие трудности ее ожидают.
– Если вы слышали о моем пребывании на военно-медицинской службе, вы могли также слышать о том, что моих родителей это приводило в ужас и смятение.
– Да, мне говорили, что они были весьма недовольны вашим решением стать врачом.
– Это еще мягко сказано.
– Но что подтолкнуло вас к решению сделаться хирургом? – осторожно спросила Фиона.
Йен вздохнул: этот вопрос ему задавали тысячу раз.
– Просто мне до смерти надоело быть особым ребенком с массой привилегий.
Фиона нахмурилась.
– Возможно, отчасти так и было, – медленно произнесла она, – но я сомневаюсь, что этого оказалось достаточно, чтобы противостоять их неодобрению и выдержать трудности профессиональной подготовки. Должна была существовать и другая причина, более личная и затронувшая ваше сердце.
Как интересно. Каждый раз, когда Йен выдавал готовый ответ, Фиона немедленно заглядывала глубже и знала, что он сказал не все. За одно это она заслуживала правды.
– У моего отца было много владений, и, когда мне исполнилось тринадцать лет, он решил, что настало время показать мне лондонскую часть того, что когда-нибудь станет моим. Мы объезжали город в его немыслимо роскошной карете и каждый раз выходили, чтобы я мог познакомиться с управляющими.
Йен сделал паузу – воспоминания нахлынули на него, картины прошлого в мельчайших подробностях пронеслись перед его глазами, такие же яркие и тревожащие, как в тот день, когда все это произошло. Сделав глубокий вдох, он собрался с силами и продолжил:
– Один раз мы вышли у многоквартирного дома, в котором жили ирландцы. На дорожке перед домом лежал странный мужчина: его сильно покалеченная нога была обмотана ужасными тряпками. Взглянув, я сразу понял, что у несчастного гангрена! – Опасаясь, что у него дрогнет голос, Йен откашлялся. – Мой отец перешагнул через бродягу, как если бы его не было.
«И пошел себе дальше, не замечая боли и отчаянной надежды в глазах калеки. Сукин сын».
– Он не единственный, кто поступает таким образом, – мягко заметила Фиона.
– Верно, – согласился Йен, усмиряя свой гнев, – но в тот момент я понял, что не пойду по его стопам.
– И что вы сделали?
– Намереваясь отвезти его к врачу, я потребовал, чтобы лакей помог мне посадить этого мужчину в карету, но отец рассердился и приказал лакею вместо этого затолкать в карету меня.
– А что же человек, лежащий на дороге?
– Когда я ночью вернулся туда, он был мертв. Я видел, как его обряжали для похорон, и тогда же решил: никогда больше не допущу, чтобы чья-то жизнь зависела оттого, смогу ли я добиться помощи от других.
