Он растворился в тусклом свете коридора. Прошло несколько мгновений, прежде чем Сара пришла в себя от потрясения и бросилась следом. Она догнала его у выхода. Кейн успел миновать последнюю ступеньку и шел своей красивой, несколько развязной походкой. Он полез в карман пиджака за сигарой, когда Сара окликнула его:
– Кейн, так вы согласны или нет?
– Я сказал, что подумаю, мисс Сент-Джеймс. Я дам вам знать.
И он исчез в ночи.
Той же ночью Морган стоял, освещенный бледным светом газовой лампы, прислонившись к столбу, подставив спину ветру, который вот-вот должен был принести дождь. Океанские волны разбивались о причалы, а на горизонте, там, где черное небо сходилось с еще более черным океаном, плясали стрелы и вспышки молний. Он курил сигару, смотрел в никуда и думал о Саре. Морган Кейн знал в жизни много красивых и образованных женщин, но мало было столь отчаянных, как эта дочка покойного губернатора. Или столь наивных, раз уж Сара дошла до того, что решилась иметь дело с таким ублюдком, как он. Для мужчины пресыщенного ее непроснувшаяся страсть была вещью новой и волнующей. Несомненно, этим вечером Сара могла стать его – как он и предполагал днем. По существу, девушка предложила ему себя при условии, что он станет сопровождать ее в Жапуру. Такая она была отчаянная. Кейн, конечно, и раньше пользовался ситуацией – или женщиной, – но что-то случилось, когда он сверху вниз посмотрел в ее расширившиеся глаза. На него смотрела та же невинность, которую он прочел в глазах на том портрете, и Кейн вдруг в одно мгновение понял, что независимо от того, насколько сильно ему хотелось измять в страсти и гневе это тело, он не сможет себе это позволить.
Американец мог соблазнить ее, на этот счет он не сомневался. Сара Сент-Джеймс была уже тепленькой. Вся эта сдерживаемая страсть, которой ни одна приличная женщина не даст воли, так и рвалась на свободу. А потом, когда все закончилось бы, Сара еще и хвалила бы себя за то, что принесла в жертву свою невинность. В конец концов он ведь был бото.
Кейн знал много всяких ухищрений, которые любую фригидную женщину превращали в самую распущенную, заставляли метаться, царапаться и просить еще. Чаще всего это бывало в постели мужа, либо в карете, либо раз или два – прямо на столе в кабинете мужа, пока тот отсутствовал на совещании. И вот он, кто совратил не одну сановную пота'f1кушку всего южноамериканского континента, решил не трогать Сару.
Откуда это в нем взялось?
Кейн бросил горящий окурок в воду, тихо выругался, достал новую сигару и взял ее в губы. Он чиркнул спичкой о столб и выругался, когда ветер задул пламя. Чиркнул снова и с удовольствием затянулся едким серным запахом огня, плясавшего у кончика сигары.
Так почему же он не воспользовался этим случаем?
Потому что, каким бы скотиной он ни был, Кейн никогда в своей жизни не трогал девственниц.
В первый же момент он был словно одурманен этой невинностью, светившейся в ее глазах на портрете. Эти глаза засели у него в голове и не давали спать. Сам он никогда не был наивным.
Его первые воспоминания связаны с матерью, темноволосой француженкой, с которой они жили в крытой толем лачуге. Чего она только не делала, чтобы обеспечить его едой хотя бы на одни день. Иногда богато одетые плантаторы с усыпанными бриллиантами пальцами платили ей за ее тело, а иногда и нет. Иногда вместо этого даже били. А иногда заставляли ее припадать к их коленям и выпрашивать гроши, да при этом могли заставлять ее делать такие вещи, от которых бедняжку рвало после их ухода. То и дело они появлялись не в одиночку, воняя вином, бренча деньгами, и заставляли ее обслуживать всех сразу.
Морган не понимал тогда, что происходило, но ему это не нравилось. Он даже просил маму не делать этого. И это не прекращалось до тех пор, пока как-то вечером в отсутствие матери к ним в хибару не вломился пьяный надсмотрщик с хлопковой плантации и застал его одного…
Забыв о сигаре, Морган обжег пальцы, вскрикнул и бросил окурок на землю. Потом он поднял руку и потер лоб. Потный, ослабший, он прислонился к прохладному столбу и закрыл глаза.
– Мистер Кейн? – Ветер донес до него женский голос. – Мистер Кейн? – прозвучал тот же голос, но более твердо.
Он открыл глаза. На развевающиеся полы пиджака падали капли дождя. Морган повернулся и увидел экипаж. В темном окне без стекла он различил бледное лицо леди Гэстроп. Он отсюда почувствовал фиалковый запах ее духов.
– Слава Богу, я нашла вас, – произнесла она. – Я ждала вас столько ночей…
Лицо леди исчезло, но растворилась дверь экипажа. Кейн смотрел некоторое время в зияющий темнотой вход, затем приблизился и поднялся внутрь. Экипаж сорвался с места, не успел он еще как следует устроиться на бархатном сиденье напротив хозяйки.
Они в молчании ехали по Уотер-стрит. Наконец Морган подал голос:
– Я так понимаю, что ваш муж опять выехал за пределы страны, леди Гэстроп.
Ее лицо едва угадывалось в темноте. Руки она держала сцепленными на коленях.
– За эти несколько недель я соскучилась по вас. Я часто думала о вас, Морган.
– Правда? – улыбнулся он, расслабившись и прислонившись спиной к бархатной спинке сиденья. Тело его раскачивалось в такт с покачиваниями кареты. Морган поставил колено между ее ног и потом встретился с ней глазами. – Два дня назад вы как будто бы даже не захотели меня поприветствовать, когда мы нос к носу столкнулись на пристани, миледи.
Она сжала губы.
– Вы же не сердитесь на меня… Вы ведь знаете, что для меня это чревато катастрофой…
– Потому что вы замужем? Или из-за того, кто я? – Когда она не ответила, Морган небрежно махнул рукой. – Ладно, не обращайте внимания.
– Не будьте со мной жестоки в эту ночь, дорогой Морган. Я так ужасно соскучилась по вас. Я вам писала…
– Днем я не могу. Кто-то из нас должен же работать.
Она осторожно тронула пальцами его колено, потом они, дразня Моргана, поползли выше по бедру.
– Думаю, что к ночи вы придете ко мне домой. – Леди Гэстроп наклонилась к нему, и его обволокло ароматным облаком. Ее рука легла на выпуклость его брюк, и дыхание ее прервалось.
– О, Господи, – задыхаясь, произнесла она. – Морган, едем сейчас же домой…
Он крепко взял ее за запястье и вывернул его так, что развратница изогнулась.
– А дети? – прошептал он.
– Они будут спать.
Он еще сильнее сжал ей руку. Леди Гэстроп захныкала и стала сползать с сиденья, оказавшись наполовину на коленях Моргана и отвернув от него передернутое в болезненной гримасе лицо. Поднимая ей юбку, он низким, рычащим голосом сказал:
– Я не трахаю женщин, когда в доме дети, миледи. Как вы думаете, что они подумают, что будет с ними, когда они увидят свою мать в постели не с отцом, а с другим мужчиной? Или вы об этом совсем не думаете? Что с ними будет, когда они узнают, что их мать шлюха, потаскуха? Пожалейте детей, леди Гэстроп. На них эта гадость здорово действует. Они почувствуют себя оплеванными, а потом вы будете негодовать, когда они вам напомнят, что вы плохая мать.
