Шона погладила коровью шею, украдкой скользнув взглядом по собственному шраму. Об этой отметине она никогда не забывала. Никогда. Как глупо было со стороны Уиллоу расслабиться и забыть о перчатках.
— Я не могу этого сказать.
Коналл прищурился:
— Не можете? Или не хотите?
— Не все ли равно? Это сугубо личное дело.
— Вы всегда такая упрямая?
Шона замерла в напряжении.
— А вы всегда суете нос в чужие дела?
Он сделал к ней шаг и навис над ней темной тенью.
— Вы за кого меня принимаете? За базарную сплетницу? Я лорд этого поместья и обязан знать, каких людей нанимаю к себе на службу. У Уиллоу были проблемы с законом?
Шона покачала головой, взяв Прешес за поводок.
— Я не могу болтать. Мне нужно доить Дейзи.
Она повернула корову, чтобы отвести ее в стойло.
Едва сдерживаясь от гнева, англичанин уступил им дорогу. Его голубые глаза метали стрелы молний, а в тоне, когда он вновь заговорил, звучала угроза.
— Я ценю вашу преданность сестре, — процедил он сквозь зубы. — Но я ваш хозяин, и вы должны быть преданны в первую очередь мне. Когда я задаю вопрос, то рассчитываю услышать ответ.
— Может, вы мне и хозяин, но я не принадлежу вам. Как не принадлежу никакому другому человеку.
— Вот тут вы ошибаетесь. Пока находитесь у меня на обучении, являетесь моей подопечной. В мою обязанность входит кормить вас, одевать и обучать ремеслу. А ваша обязанность — прилежно трудиться и делать то, что говорят.
— Я это и делаю! — огрызнулась она, подбоченившись. — Посмотрите на коровник! Я вычистила его, как вы и приказывали. Посмотрите на корову! Она подоена, как вы и приказывали.
— А теперь я приказываю ответить на мой вопрос. Что означает этот знак?
— Хотите, чтобы я ответила? Очень хорошо. Уиллоу пыталась заклеймить лошадь, и тавро соскользнуло.
Коналл скривил губы:
— Вы, должно быть, принимаете меня за полного идиота.
— О, так вы еще умеете читать мысли.
Выражение шока на его лице доставило Шоне извращенное чувство радости. Хотя это и был всего лишь вкус мести, но он показался ей сладким.
Коналл скрестил руки на груди, заблокировав ее между коровой и своим внушительным телом.
— Если полагаете, что ваше непослушание пройдет безнаказанным, то жестоко ошибаетесь. Будете оказывать открытое неповиновение, я доставлю вас в суд, обвинив в своенравии и лени, что наказывается заключением в исправительном доме до той поры, пока не станете покладистее. И за каждый день, проведенный в заключении, по закону добавляется два дня к сроку ученичества.
Вкус сахара во рту быстро сменился вкусом желчи. Надежда на скорую свободу была единственным, что позволяло Шоне держаться на плаву, и его угроза отсрочить освобождение заставила Шону замолчать. Три месяца, десять дней и…
— Клеймо поставили за кражу?
— Нет.
— За нарушение порядка?
— Нет.
— Убийство?
— Нет!
Его лицо выразило холод недоверия, и прищуренные глаза уставились на нее с новой подозрительностью. Внезапно он схватил ее за запястье. Она попыталась вырвать руку, но ничего не вышло. Его тело было словно из камня.
Он приблизил к глазам ее ладонь и увидел все тот же безобразивший руку знак. Отвратительная буква «S», впечатанная в ее плоть много лет назад, заклеймила ее так же, как и ее сестру. У Шоны задрожали поджилки.
— Вот это лошадь, я понимаю, раз клеймо оставило след на руках вас обеих.
Клещи его захвата приплюснули ее к его телу.
— Отпустите меня.
— Теперь я понимаю, почему вы не желали отвечать. Воровская честь. Ответить за сестру значило выдать и себя.
Коналл ослабил пальцы, и она высвободила руку.
— Мы ничего дурного не сделали.
— Две женщины, заклейменные всем напоказ. Теперь ясно, что означает буква «S» на ваших руках. Вы парочка шлюх[3]!
Обвинение вызвало в Шоне вспышку безудержного гнева. Взмахнув рукой, она дала ему пощечину.
Резко повернувшись от удара вбок, его лицо окаменело. Но когда вернулось в прежнее положение, Шона тотчас пожалела о своей несдержанности. Голубые глаза, показавшиеся ей накануне такими обольстительными, жгли ее теперь ненавистью.
— Мне доставит удовольствие три последующих года заставлять тебя сожалеть о своем неуважении.
Его угроза отозвалась гулкими ударами ее сердца. Но два слова заставили Шону особенно насторожиться.
— Три года? Что вы хотите этим сказать? Я достигну совершеннолетия через три месяца, десять дней и четырнадцать часов. В этот день я потребую освободить меня от контракта ученичества.
— Нет, моя дорогая, — сказал он, и безрадостная ухмылка коснулась его губ. — Песок в стеклянном сосуде только что начал отсчитывать новый срок твоего ученичества. У меня.
Сладкое блюдо свободы, которое она так давно мечтала вкусить, грохнулось на пол. Три дополнительных года в ученичестве уже представлялись устрашающими. А подчинение надменному англичанину грозило превратить их в три столетия.
— Нет… нет!
Шона выскочила вон из коровника и помчалась прочь из имения со всех ног.
Сжимая рыдающую Шону в объятиях, Иона гладила ее по спине. Кухню фермы «Майлс‑Энд» наполнили звуки страдания.
— Ну‑ну, детка, успокойся. Слезами горю не поможешь.
— Но почему, Иона? — Ее лицо было мокрым от слез. — Почему Хьюм на это согласился? Мы с Уиллоу должны были через три месяца получить свободу.
Иона покачала головой:
— Это все этот негодяй, мистер Хартопп. Он сказал, что лорд никогда не согласится взять себе в услужение ученика на такой короткий период, чтобы обучить чему‑либо и получить с этого доход.
— Обучить? Чему? — взвилась Шона. — Англичанин взял меня доить коров! Он хочет запереть меня в коровнике и забыть обо мне. — Она высморкала нос в салфетку, которую ей протянула Иона. — Я не смогу еще три года терпеть эту пытку.
Иона заломила руки.
— Выпей еще чаю.
— Не хочу чая! — воскликнула Шона. — О, Иона, я должна найти способ обрести свободу. Ты не знаешь, как это сделать?
— Что ж, — произнесла Иона, наливая себе еще одну чашку. — Ученичество — это не рабство. Есть определенные правила. Если ты чем‑то недовольна, можешь написать жалобу попечителям из прихода. Но придется ждать выездной сессии суда. А ты знаешь, сколько времени это может занять.
Шона сжала салфетку в руке.
— Я не могу ждать, Иона. И не стану. Нужно срочно что‑то делать. Что, если мы сбежим? Назад в Северное нагорье или в Англию…
