Порой они любили друг друга яростно, без слов, словно это была их последняя ночь. В другие ночи он просто лежал с ней рядом, положив голову ей на плечо и обняв ее рукой, называл созвездия и учил отыскивать их на ночном небе. Он все чаще улыбался ей и даже описывал прежние свои путешествия, утверждая, что риск всегда был пустячным.
– В твоем изложении все это звучит как занимательная игра!
– В прятки? И в эту игру мне случалось играть, только по-настоящему. Ты все еще беспокоишься?
Она отрицательно трясла головой. Ее ложь была отважной, но, увы, неубедительной. Боясь, как бы он не отослал ее обратно, она целовала его, гладила его мускулистое тело кончиками пальцев, прислушиваясь к учащенному дыханию, а потом неожиданно для него меняла положение и, задев волосами его живот… Она испытывала странное удовольствие, когда он содрогался, словно от ожога, и наслаждалась своей властью над ним. О, ее вожделение сметет все преграды на своем пути!
– Где ты этому научилась? – грозно спрашивал он, еще не отдышавшись.
Мариса улыбалась в темноте и тянулась губами к его лицу:
– У тебя. Ведь ты проделываешь со мной то же самое, вот мне и захотелось узнать, с чем это едят. У тебя мой вкус.
– О!.. – Он закрыл ей рот поцелуем, не давая продолжить.
То была ночь перед переправой через реку Тринити. Привал продлился два дня. Кони утоляли жажду, разведчики изучали простиравшийся впереди край.
– Предстоит длинный и тяжелый переход к реке Бразос, – предупредил Марису Трюдо. Она увидела на его физиономии насмешливую улыбку. – Придется экономить воду и учиться готовить еду без дров: здесь, среди прерий, не найти деревьев.
Он одобрительно оглядел ее голые ноги, загорелые и исцарапанные, и уехал, оставив Марису в раздумье. Она бы предпочла, чтобы Трюдо оказался среди тех, кто покинул становище команчей, обзаведясь женщиной. Последнее время, окончательно износив свою мужскую одежду, она снова была вынуждена носить юбки, которые подтыкала, чтобы было легче ездить верхом. Высокая бизонья трава была острой как бритва, и ноги у Марисы кровоточили от пяток до колен.
– Не собираюсь отдавать тебе собственные штаны! – рявкнул Доминик, когда она осмелилась пожаловаться ему. Она оторвала его от работы над картой, и он раздраженно теребил щетину на подбородке. – И довольно об этом! – оборвал он ее, когда она открыла рот, чтобы возразить. – Ты бы в них все равно не влезла, а распарывать их я не позволю.
– Эгоист бесчувственный…
Она убежала, охваченная яростью. Немного погодя она, следуя совету Лали, упросила одну из индианок переделать для нее за плату пару кожаных леггинcов с бахромой, напоминавших высокие мужские мокасины.
Увидев ее в новом облачении, Трюдо покатился со смеху и сказал, что она выглядит как помесь мексиканской крестьянки и скво.
Сверкая глазами, она вызывающе посматривала на Доминика, но тот был слишком занят, поэтому только пожал плечами и сказал, что она прекрасно выглядит; к тому же какая разница, на кого она похожа в этой глуши? Ее подмывало поступить, как глупая девчонка: разорвать мстительным жестом свою блузку до самого пояса и спросить, как он относится к этому. Однако он уже ускакал вперед, а она задумчиво смотрела ему вслед, борясь со злостью и острым как нож чувством страха.
В чем дело? Неужели он становится к ней безразличен, или у него совсем другое на уме?
Дни и ночи мелькали, как рябь на воде, исчезая в бездонном провале времени. Мариса осязала, вдыхала, пробовала на вкус бескрайнюю пустоту покрытой травами прерии. Через пять дней они достигли реки Бразос, на берегах которой она впервые увидела огромные стада диких лошадей – мустангов. Видимо, воодушевление, охватившее отряд, заразило бы и ее, если бы не Доминик.
Тяжкие раздумья не давали ему покоя. Он не открывал перед ней душу, а она не осмеливалась спрашивать. Доминик по-прежнему ложился с ней рядом по ночам, но часто молча лежал на спине, глядя на звезды и думая свою думу. В последние несколько ночей она вела себя тихо, как мышка, исподволь наблюдая за ним. Оказалось, что он способен лежать совершенно неподвижно, как индеец, просто таращась на проклятые звезды, словно вечное небо, которое он наблюдал еженощно, имело над ним некую таинственную власть. Если она не двигалась, он не делал попыток до нее дотронуться, если же беспокойно ворочалась или не скрывала, что наблюдает за ним, он заключал ее в объятия. Однако все происходило не так, как раньше, когда он подолгу с ней беседовал и даже подтрунивал над ней, улыбаясь и щуря глаза…
Иногда днем он чертил карты, не отрываясь от переносного секстанта, который она возненавидела, иногда подъезжал к ней и объяснял, почему какое-то место получило название «Painted Spring»[30] и как индейцы объезжают диких лошадей. В такие моменты, наслаждаясь солнечными лучами, ласкающими ей плечи, и его теплым взглядом, она уговаривала себя, что все придумала и все обстоит по-прежнему. Однако потом, прождав его до полуночи, она готова была кусать себе локти, когда Доминик, явившись, молча ложился и больше ничем не выдавал своего присутствия. Все тревоги, поселившиеся ранее у нее в голове, оживали и принимались жалить ее как комариный рой, терзая вопросами, на которые не было ответа.
Берега реки Бразос сильно отличались от прерий, где водилось мало живности. Здесь же встречались лоси, олени, бизоны, не было недостатка в древесине для костра и для постройки укрытий: повсюду росли вязы, орешник, несколько разновидностей дуба. Густая трава, стремительные протоки и заводи привлекали не только дичь, на которую можно было охотиться, но и диких лошадей.
Место для лагеря было выбрано на берегу небольшого притока Бразоса под названием Рио-Бланко, образовывавшего на одной из карт, составленных Домиником, дельту с Бразосом. Здесь было возведено бревенчатое укрепление, частично перекрытое крышей, а также просторные загоны для мустангов, которых предстояло отловить. Пока шло строительство, женщины поставили вигвамы, так что со стороны лагерь не отличался от индейского становища.
Бесконечные хлопоты отняли немало времени и сил. Мариса уже подумывала, не пользуется ли Доминик этим как предлогом, ссылаясь перед сном на усталость. Как-то раз, определив по звездам, что час уже поздний, она поднялась и отправилась его искать.
Он сидел один у костра, тщательно перерисовывая карты. Как ни бесшумно она переступала босыми ногами, подкрадываясь к нему, он ощутил ее присутствие и, нахмурившись, поднял голову.
– Вот, значит, зачем ты полуночничаешь? Почему не попросил меня о помощи? Я всегда хорошо владела карандашом. – Она опустилась рядом с ним на колени, не давая отмалчиваться.
