Лаи Цин оказался рядом и выслушал исповедь негритянки вместе с Фрэнси. Потом он сказал Хэтти, что дети – это не беспокойство, а благословление, и велел построить для нее отдельный коттедж, где бы она могла спокойно воспитывать свое дитя. Мальчик со временем закончил местную начальную школу, затем школу высшей ступени, а теперь сын Хэтти – а звали его Джефферсон, в память о президенте Томасе Джефферсоне, – был первокурсником Калифорнийского университета Беркли. Он хотел избрать своей будущей специальностью медицину, и Хэтти восторженно твердила, что в их семье он первый из всех закончил школу высшей ступени, не говоря уже о колледже. Большинство родственников Хэтти не умели даже читать и писать, и вот теперь ее сын учился в университете и собирался стать врачом. И по этой причине она была готова на все ради Фрэнси и Мандарина. Чего бы они от нее ни потребовали.
– Мисс Энни звонила около часа назад, – сообщила она хозяйке, как только они вошли в дом. Их с чемоданами в руках сопровождал мальчик-слуга Фонг Джо и китайская нянька Лизандры Ао Синг в черной курточке и брючках. Она несла спальный матрас, стеганое одеяло, свой личный чайник и ароматические палочки. Китаянка имела обыкновение зажигать их во славу бога кухни, изображение которого она прикрепляла к печи, хотя Хэтти и ворчала на нее за это.
– Мисс Энни сказала, что вы не сообщили ей о своем отъезде, но она догадалась об этом сама и просила вас перезвонить ей, как только вы приедете.
Маленькая рыжая кошечка Мауси лежала в холле, греясь на солнце, которое попадало на нее из окна, и лениво завиляла хвостом, приветствуя Фрэнси, когда та проходила мимо. Из кухни доносился аппетитный запах.
– На обед мы готовим то, что больше всего любит Лизандра, – кивнула Хэтти в сторону кухонной двери, – запеченную в тесте фасоль, жареного цыпленка и шоколадный торт.
Фрэнси засмеялась и прошла в глубь дома. Она вернулась на ранчо и уже по этой причине чувствовала себя куда лучше, чем в Сан-Франциско. Дверь в ее комнату была гостеприимно открыта, окна – широко распахнуты. Здесь пахло лавандой, полированным деревом и было много тепла, солнца и свежего воздуха. Старенький гардероб, стоявший в углу, хранил в своем пузатом чреве комплект одежды, которую Фрэнси носила, когда приезжала сюда: бриджи для верховой езды, фланелевые ковбойки, несколько теплых свитеров, теплую ковбойскую куртку из толстого сукна и длинные широкие одежды из шелка в китайском стиле, которые она надевала летними вечерами.
Кроме гардероба, обстановку составляли сосновый туалетный столик, удобный старинный стул, а на полу лежал выцветший синий ковер. Старинная кровать из резного дуба, на которой еще спала в свое время мать Фрэнси, была старательно реставрирована усилиями жены Зокко двадцать пять лет назад. Когда-то эта комната принадлежала ее матери, здесь родились ее сын и дочь, поэтому всякий раз возвращаясь на ранчо и приходя сюда, Фрэнси отдавалась во власть воспоминаний. Некоторые из них были прекрасны, некоторые – ужасны. Но именно из таких воспоминаний складывалась ее жизнь.
После вечера у Гарри Бак проснулся поздно и с раздражением посмотрел на часы. Было уже десять тридцать, а он едва ли спал более четырех часов. Всю ночь он вертелся, крутился на постели, поминутно смотрел на часы и только где-то после пяти задремал. Он думал о Фрэнси, которую не видел уже семь лет. Но вчера, проезжая мимо ее дома, он заметил свет в окнах, к тому же газеты взахлеб сообщали о смерти Мандарина. Бак знал, как она относилась к нему, и представлял себе, что теперь она сидит у окна, одинокая и всеми забытая. Эта мысль и не давала ему покоя.
Итак, прошло семь долгих лет с момента их последней встречи. Фрэнси все это время вела очень скрытую, уединенную жизнь, а он, наоборот, – чрезвычайно бурную и насыщенную событиями. Истина заключалась в том, что у него просто не стало своей, личной жизни. Они с Марианной продолжали изображать перед всеми счастливую пару «ради счастья детей», как сказала она ему однажды. Но дети своей холодностью и сдержанностью напоминали Брэттлов и пошли целиком в мать. Они ходили в «хорошую» школу и заводили знакомства с детьми из «порядочных семей». Они посещали «приличные» вечеринки и любили своего папу на расстоянии.
Он продолжал удивляться, с какой это стати Марианна настояла на том, чтобы они отправились на прием, который устраивал Гарри Хэррисон. «Его имя до сих пор кое-что значит среди состоятельных людей в Сан-Франциско, – так ответила она на его вопрос вчера вечером. – Он все еще может быть тебе полезен, Бак».
– Не представляю, чем мне может быть полезен Гарри, – бросил он сухо.
Марианна поправила свои безупречно уложенные локоны и сказала:
– Постарайся доверять мне, Бак. Разве я хоть когда-нибудь тебя подводила? – И она улыбнулась фамильной улыбкой Брэттлов, которая всегда так раздражала Бака.
Разбитый и утомленный бессонной ночью, Бак выбрался из постели и позвонил, вызывая прислугу. Когда вошел лакей, он потребовал, чтобы ему принесли кофе и утренние газеты, а сам направился в ванную и встал под ледяной душ. Холодная вода прогнала остатки сна и смыла утомление. Затем он докрасна растерся махровым полотенцем и, набросив на плечи шелковый халат, прошел в гостиную, где его уже поджидал кофе. Бак налил себе чашечку и принялся листать свежий номер «Экзаминер». Его взгляд сразу же натолкнулся на набранный крупным шрифтом заголовок, который гласил: «Самая богатая девочка в мире». Под заголовком были помещены фотография девчушки в цветастом летнем платьице и следующий комментарий:
«Семилетняя Лизандра Лаи Цин наследует многомиллионную финансово-торговую империю после смерти человека, которого она называла своим дедушкой, Мандарина Лаи Цина. Ее матерью является, разумеется, знаменитая Франческа Хэррисон, на которую девочка чрезвычайно похожа».
Далее еще много говорилось о Мандарине и Фрэнси и их прошлом, но Бак не стал читать продолжение. Он смотрел на фотографию Лизандры и думал о Фрэнси, о семи годах, прошедших со дня их разлуки, и знал, что в эту минуту рассматривает потрет своей дочери.
На столе остывал забытый кофе. Бак обхватил голову руками и громко застонал: «Ах, Фрэнси, Фрэнси, почему ты не сказала мне об этом? Ну почему?» Затем он начал размышлять о том, через какие трудности пришлось пройти Фрэнси, не говоря уже о скандале, который вызвало в обществе рождение незаконного ребенка. Потом мысли его переключились на Марианну, спавшую за стеной сном праведницы. Воистину нет справедливости под небом. Он поднял телефонную трубку и попросил его соединить его с Энни Эйсгарт.
Она ответила почти незамедлительно:
