– Помощник конюха, разумеется!
Брэндиш расхохотался, чем страшно удивил Бетси, – бедняжка не понимала, отчего он так развеселился.
Слышавшая их разговор Генриетта не могла не улыбнуться наивности младшей сестры, совершенно не придававшей значения высокому положению Брэндиша в обществе. И, похоже, его не обидело такое, на первый взгляд, пренебрежительное отношение девочки, которая поставила его в один ряд с ничтожным слугой, чистившим конюшни.
Это открытие поразило Генриетту. Судя по всему, Брэндиша можно было подозревать в каких угодно грехах, только не в чванстве, иначе простодушный комплимент Бетси вывел бы его из себя, тогда как молодой человек, напротив, не только не обиделся, но даже рассмеялся, оценив комизм ситуации.
Генриетта постояла несколько мгновений у коляски, собираясь с мыслями. Конечно, простота Брэндиша, отсутствие спеси – весьма достойные качества, но другие черты его характера не могли не вызывать у нее тревоги. Застигнутый при попытке поцеловать ее, он нимало не смутился, и это было очень странно. Генриетта решила, что, несмотря на уже приобретенный ею некоторый жизненный опыт, она совершенно не понимает Брэндиша. Во всем, что касалось сердечных дел, его поведение казалось ей верхом легкомыслия и непоследовательности: то он ее целовал, то запросто объявлял, что хотел ее только подразнить. Впрочем, чего еще можно ожидать от такого ветреника, как он? – вдруг кольнула Генриетту неприятная мысль. Он ведь не давал лживых любовных клятв, а честно признался, что просто любит целоваться. За что же его винить? Она сама виновата, что позволила ему так вольно себя вести.
Придя к столь неутешительному выводу, Генриетта направилась к дверям конюшни и, подобрав юбки, уже собралась войти, как ее с лаем догнал Винсент, тоже намеревавшийся заглянуть внутрь. Почуяв запах собаки, лошади забеспокоились, начали всхрапывать и бить копытами землю.
– Опять этот проклятый пес! – воскликнул помощник конюха. – А ну-ка, Винсент, убирайся вон, пока не натворил тут дел!
Генриетта прикрикнула на собаку, велев ей оставаться снаружи, а сама, осторожно ступая по крытому соломой полу, подошла к дощатому загону, возле которого, заглядывая в щель, стояла Бетси.
– Посмотри, Генри, какой он хорошенький! – восторженно сияя глазами, затараторила девочка. – Я назову его Гром, потому что он родился в грозу, и еще – я сама научу его ходить под седлом и стану первым в его жизни седоком!
Внезапно она побледнела, замолчала и отодвинулась от загона. «Что с ней?» – испугалась Генриетта.
Лицо Бетси исказилось отчаянием, словно ей в голову пришла какая-то ужасная мысль, дотоле никогда не тревожившая ее детского воображения. Девочка с болью взглянула на сестру.
– Я вспомнила, – проговорила она негромко, и по ее щекам полились слезы. – Гром ведь теперь не наш. И он, и его мать принадлежат мистеру Хантспилу… О, Генри, если бы ты знала, как я не хочу покидать Раскидистые Дубы! Я так люблю наш дом!
Она бросилась Генриетте на грудь и разрыдалась, несмотря на отчаянные попытки сдержаться.
– Милая Бетси, – печально сказала Генриетта, обнимая ее, – мне тоже очень жаль, что придется отсюда уехать, но что делать? Скоро мы найдем себе новый дом, и кто знает, может быть, нам удастся упросить мистера Хантспила отдать тебе жеребенка, если ты к тому времени не передумаешь.
Она погладила девочку по голове и поцеловала в лоб.
Когда Бетси немного успокоилась, Генриетта тихо сказала:
– Милочка, ты не забыла о своем госте, который хочет попрощаться с тобой перед отъездом? – надеясь на понимание и сочувствие, она посмотрела на Брэндиша и опешила, наткнувшись на дерзкий, страстный взгляд его пронзительно-голубых глаз.
Тяжело вздохнув, Бетси высвободилась из объятий сестры и подошла к молодому человеку. Стараясь сохранять учтивый тон, она объяснила ему, что к середине лета они покинут Раскидистые Дубы и неизвестно еще, где поселятся. Потом Бетси пожала ему руку, поблагодарила за визит и, присев в реверансе, попрощалась. После этого она вышла к вскочившему при ее появлении Винсенту и, обняв его со словами «Хотя бы ты у меня остался!», побежала к дому.
Генриетта проводила сестру полными слез глазами, потом обернулась к виновнику ее горя – прелестному вороному жеребенку, мирно спавшему на мягкой подстилке из душистого сена. Глядя на него, Генриетта с новой силой почувствовала горечь предстоящей разлуки с милым домом, любимыми с детства вещами и воспоминаниями, которые они навевали. Здесь, в Раскидистых Дубах, она и ее сестры появились на свет, здесь в любви и спокойствии проводили свои дни… При мысли, что летом с этой жизнью будет покончено, у Генриетты перехватило горло.
Только вернувшись с Брэндишем к коляске, она сообразила, что в конюшне он не произнес ни слова. «Наверное, чувствует себя неловко», – решила она и сказала:
– Вы должны извинить нас, Брэндиш, моя семья переживает сейчас очень трудное время.
Он ласково погладил ее по руке, не делая попытки начать разговор, только смотрел полным участия взглядом. Ужасная слабость и тоска навалились на Генриетту, но она постаралась взять себя в руки. Не время предаваться горю, особенно сейчас – на глазах у этого, по сути дела, чужого человека. Он скоро уедет, и они уже никогда больше не встретятся… Как жаль, что завтра его уже не будет рядом, – такого чуткого, понимающего…
Через несколько мгновений она почувствовала, что силы к ней возвращаются.
– Мне пора, – сказала она, пожимая ему руку.
– Не спешите, – шепнул он. – Вы уверены, что благополучно доберетесь до дому?
– Да, конечно, – кивнула она.
Он взял ее за подбородок, чтобы лучше видеть глаза.
– Что такое? Что-нибудь не так? – спросила она, заметив, что он смотрит на нее так же странно, как несколько минут назад, когда Бетси расплакалась в конюшне.
– У вас благородное сердце, Генри, – сказал он и прежде, чем она успела возразить, поцеловал ее.
Сладостное прикосновение его нежных губ принесло ей долгожданное успокоение, и, склонившись ему на грудь, она ответила на поцелуй.
Он тотчас отодвинулся, хотя и продолжал оставаться достаточно близко, так что она чувствовала на щеке его дыхание.
– Я хотел только выразить вам свое восхищение, – сказал он, не выпускал ее руку из своей, – утешить вас, насколько это возможно. Поверьте, мною руководила отнюдь не прихоть избалованного хлыща! Однако сейчас вам лучше уйти, иначе я за себя не ручаюсь! Не понимаю почему, но я желаю вас так сильно, что с трудом сдерживаю себя…
Генриетта почувствовала, что он коснулся губами ее щеки. Надо бежать, пока не поздно, подумала она, но ноги ее не слушались. Какая-то непреодолимая сила заставила ее наклониться к нему и искать его губы до тех пор, пока она вновь не ощутила их восхитительный вкус.
