Тот кивнул в ответ.
Странное дело — столп русской словесности не проявлял признаков беспокойства. Стоял себе мирно, рассматривая рычажки камеры. Благосклонно слушал очередную оперную арию оператора.
Лозинский нерешительно топтался в конце выстроенной декораторами улицы и соображал, где можно поймать таксомотор.
«Уйти и не оглядываться!» — сказал он себе.
А то можно напороться на взгляд Пальмина. Исподлобья. Осуждающий.
Но тут раздался возглас самого Пальмина:
— Лекс! Осторожно! Стой!
Лозинский резко обернулся. Восковой циферблат тек по дорожке к его ногам. Поток постепенно сужался, превращаясь в струйку, и вот тоненький ручеек подкатился к носкам лощеных ботинок.
Лозинский отступил на шаг, боясь запачкаться, а Пальмин уже мчался к нему.
— Ты гений, Лекс! Просто гений! Ну, конечно, именно так! Человек стоит в конце улицы и ждет, когда к нему притечет циферблат. Человек, который ждет свое Время, чтобы действовать! Человек, который на самом деле выше Времени! Оно подкатывается к его ногам и останавливается. Все обрело смысл, Лекс! Благодаря тебе! Ты видишь эпизоды сверху, а я, как червяк, изнутри! — Пальмин обнимал друга так, будто тот спас из бурных океанских вод кого-нибудь из его пытливых родственников.
Лозинскому стало неловко. Он прекрасно понимал, что ровным счетом ничего не сделал для того, чтобы что-то обрело смысл. Этот несчастный воск сам притек к нему. Случайность — ничего больше. А сам он — не генератор идей, а лишь невольный участник случайных совпадений. Только такой идиот, как Пальмин, может все поставить с ног на голову.
Однако… Однако Пальмин считает его гением. Гений… Слово похоже на теплый морской бриз. А если Пальмин прав?
Холодный ветер полоскал в мокром небе набухшие наволочки туч. Конец октября, а золотой осени так и не было. Сразу после бабьего лета с его обманчивыми ласками — в этом году почти летняя жара ввела москвичей в блаженное оцепенение и дурацкое заблуждение относительно того, что холода никогда не настанут, — сразу после бабьего лета холода — бац! — и наступили. Как всегда внезапно. И от этой внезапности казались еще более подлыми.
Дождь заливал окна. За его стеной по ту сторону улицы с трудом угадывались в одночасье облетевшие и ставшие жалкими деревья на Сретенском бульваре, которые жались друг к другу дрожащими ветками.
Мать, как всегда в такую погоду, злилась, нервничала, бродила по квартире в теплом бархатном халате, с чалмой из шерстяного платка на голове.
В доме еще не топили, и она целый день бренчала ложечкой в стакане горячего чая.
Зиночка старалась ей на глаза не показываться.
Стоя у окна, она зябко потирала руки и с тоской вспоминала Среднюю Азию — обжигающий кожу ветер, раскаленный песок, белесое, выцветшее от жары небо. А ведь последние дни в экспедиции не знала, куда деваться, не могла дождаться возвращения в Москву. Вернувшись же, целыми днями гуляла одна по бульварам, присаживалась на скамейки, бездумно глядела, как неторопливо прохаживаются по дорожкам жирные голуби, похожие важностью походки и дородностью выпяченной груди на депутатов Государственной думы. Все казалось мило.
Шустрик — она знала это от Лидочки Зиминой, бестолковой, но доброй дурынды, в первый день по возвращении Зиночки прискакавшей к ней домой со слезной просьбой о прощении, дескать, была не права, нагрубила, — Шустрик оправился от ран и был увезен родителями в родной город, где благополучно продолжил слушать лекции в тамошнем университете. Одной головной болью меньше!
Скандал рассосался. Но иногда Зиночка ловила на себе странные материнские взгляды, брошенные исподтишка: как будто смотрит чужой недоверчивый человек.
Сама же вернулась на курс. Прилежно ходила на занятия, сидела в библиотеке, с легкостью выдержала летние экзамены. Но… Это «но» — крошечная, но ощутимая препона, острый корешок, попавшийся под ноги, выбившаяся из прочной лестницы перекладина — с недавних пор преследовало ее, не давало жить вольготно и легко. Как прежде.
Что-то шло не так, и Зиночка никак не могла понять, что именно.
Она провела пальцем по оконному стеклу, как будто хотела стереть с него слезы.
В изгибах дождевых дорожек, казалось ей, кроется тайный смысл. Как в рунических письменах, как в желобках, образующих орнамент на глиняных кувшинах, как в лиственных и звериных рисунках на тяжелых железных шлемах и медных браслетах. Стоит только очистить их от ненужного, наносного, от песка времен, застилающего глаза, и — разгадаешь таинственное предсказание, познаешь истину.
Предсказания, знаки, смыслы… Последнее время они виделись ей всюду — в том, как столкнулись в небе две тучи, образовав фигуру причудливого зверя, как легла геометрия мелких трещинок на потолке, сплелись завитки золотых вензелей на обоях в гостиной, рассыпались по полу бусины из порванной нитки жемчуга. Все говорило: расшифруй меня! Научись читать! Предначертанное — начертано.
И она прилежно училась, но… Разгадки никак не давались.
Вечером ожидались родительские гости. И опять подумала: раньше носилась бы целый день по квартире в радостном ожидании, а вечером притаилась бы в укромном уголке отцовского кабинета, свернулась бы калачиком в кресле и слушала бы, замирая и улыбаясь, щурясь на красноватый свет настольной лампы, разговоры о древних кочевниках, о скифских курганах с «замерзшими» могилами, о древнеуйгурских памятниках, об орхонских рунах. А сегодня… Не то чтобы скучно. Скорее привычно. Волшебство истончилось. Магия иссякла. Голова больше не кружится. Исчезло желание раздвигать руками плотные слои времени, чтобы заглянуть в прошлое. Что происходило в эту секунду пять тысячелетий назад?
Нет! Что будет происходить через пять лет? Вот загадка! Раздвинуть время, ведущее в будущее. Сорвать покров неизвестности. Пропустить песок сквозь пальцы. Где моя сандаловая палочка, кроличья кисточка, крем, чтобы очищать трещины времени от грязи? Где рунические письмена, которые расскажут о том, что должно свершиться? Где золотые гривны, на которых высечен рисунок жизни?
Она почувствовала, что дрожит.
Обхватила себя за плечи — крепко-крепко, — и из горла вдруг вырвался резкий короткий птичий вскрик.
Хватит фантазий! Сейчас она наденет макинтош, высокие резиновые сапожки — только этой осенью вошли в моду! — возьмет зонтик и отправится… Куда? Гулять невозможно. Протелефонировать Лидочке? Пойти в кафе? Нет. Слушать очередные признания этой дурищи об очередной великой любви — так и рехнуться недолго.
