Доминик обернулся к Кэтрин. Девушка побледнела, ее слегка трясло.
— Кэтрин…
Англичанка подняла руку, словно хотела оттолкнуть непрошеного утешителя.
— Пожалуйста, не надо. Я пойду спать.
— Отпусти ее, — сказала Перса, и Доминик остался на месте.
На негнущихся ногах Кэтрин поднялась в вардо.
— Ну вот, она уже приносит неприятности, — медленно проговорила Перса, выпуская из трубки дым.
Доминик курил сигару, потягивая из оловянной кружки палинку. Ароматный дымок поднимался от горящих поленьев. Где-то ухнула ночная птица.
— В том, что случилось с Яной, нет вины Катрины, — задумчиво проговорил Доминик.
— Нет, она не виновата, только ты виноват. Когда ты остепенишься, мой сын?
— Мы уже говорили об этом. Хватит.
Какое-то время мать и сын сидели молча. Потом Перса сказала, словно угадав мысли Доминика:
— Она не похожа на других женщин вашей крови.
Доминик усмехнулся:
— Точно, ни на одну из тех, что я знал.
— Она работает усердно и никогда не жалуется.
Доминик приподнял бровь. Воистину не всякая удостоится одобрения его матери.
— Тебе она нравится?
— Она — гаджио, — хмыкнув, ответила мать, — а этого довольно, чтобы я презирала ее.
Доминик смотрел в огонь, думая о том, как похожи язычки пламени на буйные кудри Кэтрин.
— Она дала прядь Меделе для ребенка.
— Она знала, что это приносит удачу?
Доминик кивнул.
— Меделе, должно быть, было приятно.
Старая цыганка глубоко затянулась и выпустила кольцо дыма в ночной воздух.
— Почему она убежала? Мы ведь не обижали ее.
Доминик прислонился к вардо. Вагончик был ярко раскрашен: красные и желтые змейки вились по зеленым веткам, обрамлявшим дверь.
— Она хочет домой.
— В Англию?
— Да.
— Тогда возьми ее с собой, когда будешь уезжать. После лошадиной ярмарки.
Доминик кивнул, а сам подумал, что это от него никуда не уйдет. Можно и задержаться.
— Я хочу остаться еще ненадолго.
Перса внимательно взглянула на сына, но ничего не сказала. Доминик был ей благодарен за это. В Грэвенвольде хватало дел: надо было управлять поместьем отца, разводить лошадей. Пока не появилась Кэтрин, Доминику не терпелось уехать поскорее. Но теперь… От материнского взгляда такое не скроешь, как ни старайся.
Будучи ребенком, он каждый год приезжал в табор навестить мать, своих сородичей, и всякий раз возвращение к отцу становилось для него трагедией. Но мало-помалу та жизнь становилась для него все больше своей. Он скучал по книгам, по тому огромному миру, что открыл перед ним отец.
Однако и цена, которую требовала от него та, большая жизнь, была высока. Годы одиночества, оторванности от народа, который был для него родным. Косые взгляды и разговоры, всегда смолкавшие в его присутствии, между слугами, няньками, учителями, теми немногими обитателями дома во владениях маркиза, с которыми ему приходилось общаться и с кем у него никогда не было настоящей близости.
Неизбывная боль его матери, вынужденной оторвать от сердца сына и отдать его чужим людям.
И главное, вечным камнем на сердце — ненависть к человеку, который заставил его пережить все это. К человеку, который заставлял его страдать и сейчас.
— Если ты хочешь эту женщину, — сказала Перса, — а я вижу, что ты ее хочешь, почему ты спишь на земле, хотя она спит у тебя в постели?
Доминик хмыкнул:
— Похоже, Кэтрин уж слишком носится со своей добродетелью. Пусть даже от нее мало что осталось. Она натерпелась за это время. Нужно время, чтобы она привыкла ко мне.
Перса удивилась:
— Она смогла надуть Вацлава сказками о своей невинности, но как мог попасться на ту же удочку мой сын? Ты ведь опытный. Должен был давно разобраться, что к чему.
Права ли мать? Доминик вспомнил ее поцелуй, такой сладкий, страстный. Но она краснела, когда он прикасался к ней. Возможно, она и не девственница, но и не женщина с опытом. Уж в этом он мог бы поклясться.
— Несколько дней ничего не решают. Рано или поздно она будет моей.
Перса попыхивала трубкой, задумчиво глядя на сына. Неужели женщина околдовала его, как однажды Вацлава? Или здесь что-то другое?
Хорошо уже то, что девчонка избавила Домини от этой коварной Яны, а если ее присутствие в таборе поможет задержать сына, то Перса готова терпеть ее. Кроме того, девчонка действительно умеет работать, и Персе пока не на что жаловаться. Пока все складывается хорошо.
Кэтрин проснулась. На улице щебетали птицы. Природа ликовала, но на душе у Кэтрин было пасмурно, как никогда.
В эту ночь Кэтрин спала плохо: ворочалась с боку на бок, снова и снова проживала то, что случилось накануне. Как Доминик обнимал ее! Как он ее целовал! Какие у него ласковые руки!
Кэтрин уже целовалась однажды. Давно, еще в Арундейле. Тот поцелуй отозвался теплой и сладкой истомой, тогда Кэтрин подумала, что замужество стоит того, если перед сном супруг будет одаривать ее таким нежным поцелуем.
С Домиником все было по-другому. Его дерзкий поцелуй пробудил в ней какие-то новые чувства.
Ну нет, Кэтрин это не устраивало! Не хватало еще влюбиться! Хотя… Да нет, ей было просто любопытно, что произойдет дальше. Амелия намекала на возможность существования страстных отношений между мужчиной и женщиной, да и сама Кэтрин в таборе цыган видело довольно откровенное поведение мужчин и женщин.
Когда Доминик поцеловал ее, она была просто заинтригована новыми незнакомыми ощущениями. Интересно ведь знать, что в этом находят. Ну все, хватит, узнала. Такого больше не должно случиться.
Невыспавшаяся, хмурая, Кэтрин встала с постели, наскоро причесалась, оправила одежду. Смены платья у нее не было, юбка испачкалась и смялась, блузка тоже, но Кэтрин так и не могла заставить себя лечь в постель Доминика голой.
Прижавшись к двери, Кэтрин прислушалась к звукам просыпающегося табора: стук топора, плеск воды, позвякивание ведер, смех детворы. Скоро Перса начнет молоть зерна для кофе.
Кэтрин спустилась по узким деревянным ступенькам. А земля сегодня гораздо теплее. Костер уже горел, но ни Персы, ни Доминика не было видно. Кэтрин это вполне устраивало. Она решила искупаться как следует, каким бы холодным ни был ручей.
За время, проведенное с цыганами, Кэтрин научилась их нехитрым правилам гигиены. Воду для приготовления пищи и питья брали в верхнем течении реки, ниже — мыли посуду, еще ниже — пили кони, еще ниже — место для купания, как для мужчин, так и для женщин, и наконец — место для купания беременных женщин и тех, у которых были месячные, мэримэй, говорили цыгане, нечистые.
Кэтрин пошла к небольшой запруде, месте, где обычно купались женщины. Кэтрин сняла сандалии и вошла в воду как была, в одежде. Тело заломило от холода. Еле сдерживая дрожь, Кэтрин маленьким кусочком мыла, найденным и повозке, вымыла голову. Стирать одежду на себе было неудобно, но раздеваться она боялась.
