Оливия Уэдсли - Заложница любви

– Он был влюблен в Сару, – сказала она.

– Вкус у него недурной, – заметил Роберт шутливо, глядя на Сару.

Закурив папироску, он сказал ей:

– Не пойдем ли мы теперь наверх, Сюзетт? – Он взял ее под руку, и они пошли наверх в комнаты Коти.

– Я пригласил Гиза обедать сюда, как-нибудь… вдвоем, разумеется, – продолжал он. – Но я знал, что вы не будете на меня сердиться за это. А так как я намерен избрать юридическую карьеру, когда закончу курс колледжа, то полагаю, что это была удачная идея – посоветоваться с мэтром.

– Я рада, что он вам нравится, – сказала Сара. – Я пошлю ему приглашение. На вторник. Годится?..

– О да. Очень благодарен вам, Сюзетта… Знаете, никто не подумает, что леди Диана ваша мать. Она просто изумительна, не правда ли? Сегодня я буду обедать дома.

– О, Роберт! – воскликнула Сара, смеясь помимо воли, и затем прибавила: – Не позвонить ли мне Викгэмам и не спросить ли, может ли прийти Памела?

– Нет, не надо, – энергично ответил Роберт. – Развлекать ее будет утомительно. Кроме того, такой чисто семейный обед не будет интересен светскому обществу. Вы не находите разве, что Памела еще совсем ребенок?

– Ну конечно, существует определенная разница между сорока восемью и восемнадцатью годами, – серьезно заметила Сара.

– Вы насмехаетесь надо мной! – улыбаясь, ответил Роберт.

В это время к ним донесся снизу голос ее матери, говорившей что-то своей горничной, и выражение лица Роберта сразу стало напряженным.

– Мы пойдем куда-нибудь сегодня вечером, – решительно объявила Сара. – У многих знакомых сегодня приемный день, но если вам не хочется, то вы отдохнете, а мы пойдем в театр. Франсуа позвонит, чтобы достать билеты.

Ей не хотелось быть свидетельницей игры в кошки-мышки между Робертом и ее матерью, когда они останутся вдвоем.

– Вот я привел его! – весело объявил Роберт спустя три дня, дружески подталкивая Гиза вперед. – Он слонялся, чтобы убить время, как он сам сознался мне, ну а я попросту схватил его за шиворот. Я знаю, вы, Сюзетта, не против того, что мы пришли рано.

– Я очень рада, – ответила она.

– И я также, – подтвердил он, улыбаясь.

– Мсье Гиз разговаривал с каким-то ужасно скучным субъектом, профессором чего-то, – продолжал Роберт, нисколько не смущаясь. – Тот говорил-говорил, и речи его не было конца. Но бог мой, как он был неопрятен! Волосы растрепаны, вокруг шеи несвежий шарф, галстук сбился набок, сюртук развевается по ветру, потому что слишком широк для него…

– Этот профессор, по-видимому, не очень тщеславен, Роберт, – заметила Сара.

– Ого! – протестовал Роберт. – Такие господа именно и бывают самыми тщеславными людьми. Они просто думают, что могут себе позволить выглядеть неряшливо, потому что они знамениты. Я называю это дерзостью с их стороны. Они навязывают свой взгляд людям только потому, что обладают авторитетом в узких кругах и известностью. Это гораздо худший сорт тщеславия, чем тот, который замечается у обыкновенных людей, любящих быть хорошо и прилично одетыми и не слишком бросаться в глаза.

– Верно, Бобби! – послышался голос леди Дианы позади него.

Роберт вспыхнул и быстро повернулся, с восторгом приветствуя ее.

Она протянула к нему свои нежные белые руки и поправила его галстук, который немного съехал набок.

– Вы всегда такой чистенький и так тщательно одеты, – шепнула она, нагибаясь к нему. Ее каштановые волосы, очень мягкие и надушенные, коснулись его щеки на секунду. Он слегка глотнул воздух и улыбнулся.

Гиз был представлен ей. Тотчас же наступила минута какого-то необъяснимого молчания, когда все члены маленького общества чувствуют себя неловко. Сара была убеждена, что ее мать не понравилась Жюльену Гизу, и леди Диана, со своей стороны, почувствовала внезапную антипатию к адвокату. Роберт, смутно понимавший, что тут было что-то неладно, приуныл. И все обрадовались, когда дворецкий наконец объявил, что обедать подано.

Маленький круглый стол был накрыт в амбразуре окна, где, по приказанию Сары, шторы не были опущены.

Снаружи весенний вечер уже переходил в ночь, нежно-лиловое небо было усеяно бледно-золотыми звездами, последние блестящие лучи освещали все, пока не спустилась ночная темнота. Наблюдая в окно прелесть заката, прислушиваясь к молодому веселому голосу Роберта и к более глубокому голосу Гиза, Сара забыла неловкость первых моментов и увлеклась шутливым, товарищеским тоном, господствующим в их маленькой компании. А после обеда, когда они перешли в гостиную, общество естественным образом разделилось на две пары.

Сара и Жюльен вышли через низкое французское окно в сад. Ночь еще не вступила в свои права, цветы еще продолжали мерцать в полутьме, а голубые гиацинты были даже ясно видны.

– Как они хороши! – воскликнула Сара, нагибаясь к голубым цветам.

– Они такие же, как ваши глаза. Тот же цвет, – сказал Жюльен.

Он произнес это как самую простую вещь, но Сара вздрогнула тотчас же и отодвинулась от него.

– Я знаю, вы не любите таких похвал, – возразил он несколько сурово. – Между тем, наверное, мужчины говорили вам такие вещи тысячи раз, а красивые женщины обыкновенно привыкают к ним.

– Нет, – поспешно протестовала Сара. – Это неверно.

– Извините мою откровенность, но, только делая личные замечания, можно стать ближе к другому лицу, я хочу сказать – сделаться чьим-либо другом, – спокойно продолжал Жюльен.

– Разве? – воскликнула Сара, смутно досадуя и удивляясь, почему в присутствии этого человека она не чувствует себя свободной, не может говорить так, как говорит с другими, и спокойно вести беседу о пустяках, как бы ей хотелось.

Когда она нарочно заговорила о работе Гиза, о деле Луваля, адвокат отвечал ей с полной откровенностью, подробно изложил дело и, высказав свои заключения, прибавил:

– Моя работа, во всяком случае, является лишь главным образом средством к достижению цели. Я не из тех людей, жизнь которых бывает поглощена их работой или которые удовлетворяются своим успехом. Может быть, я потому не могу этим удовлетвориться, что, когда я был мальчиком, мне было некогда мечтать, а теперь мне этого хочется очень сильно. Я богатею и буду еще богаче со временем. А тогда я брошу работу и… и буду жить!