Одетая в плащ с капюшоном из алой ткани, какие носят деревенские женщины, она медленно тащилась на своем старом сером пони сквозь густой снег. Джонас натянул поводья, когда поравнялся с ней, и слуга, ехавший позади, тоже остановился. Джонас заговорил грубовато-иронично:
— Какая приятная встреча, кузина! Я тронут, что ты так спешишь домой, чтобы пожелать мне удачи.
Черити подняла голову. В черных глазах плясали чертики, хлопья снега покрыли волосы и яркий плащ, который очень ей шел.
— Что ты, кузен, разве я могла догадаться, что нужно поспешить? Мне казалось, что, прежде чем покинуть деревню, ты обязательно отправишься порыбачить. Но вижу, что ошиблась. — Она насмешливо смотрела на шпагу, висевшую у него на боку. — Как предусмотрительно с твоей стороны: оказывается, у тебя не одна.
Слуга не удержался и захихикал, но тут же притворился, что кашляет. Джонас повернулся в седле и окинул его взглядом:
— Поезжай вперед, любезный! Я потом с тобой разберусь. — Он подождал, пока приказание будет выполнено, и снова повернулся к Черити: — У тебя острый язычок, моя девочка! Берегись, он доведет тебя до беды.
Черити громко рассмеялась, откинув назад голову. Ее веселый смех зазвенел над заснеженным парком и вновь вызвал улыбку на губах отъехавшего слуги.
— Значит, теперь дьявол наказывает за грехи, Джонас? А ведь это не мой язык навлек беду. Вот твой точно погубил бы тебя, если бы Даррелл не проявил милосердия.
Джонас, и так уже побледневший от гнева, стал просто белым, а губы искривились в ядовитой усмешке. Все унижение той сцены у реки, вся непреодолимая зависть и ненависть к Дарреллу Конингтону нахлынули на него с новой силой. Он наклонился в седле, схватил за узду пони и заговорил тихо, внятно и злобно прямо в лицо Черити:
— Он еще не раз пожалеет об этом милосердии. Говорю тебе, кузина, наступит день, когда Даррелл пожалеет от всей души, что не убил меня, когда это было в его власти. Я не забуду и не успокоюсь, пока не увижу униженной и втоптанной в грязь его проклятую конингтонскую гордость. Перед лицом Господа клянусь!
Он отпустил пони и пришпорил свою лошадь, чтобы догнать слугу, а Черити, обернувшись, смотрела ему вслед, пока он не выехал за ворота и не скрылся из вида. Потом велела своей лошадке идти через печальный, притихший под снегом парк.
— Так кричит попугай, — сказала она вслух. — Много шума и пустые слова! — Но хотя она говорила с презрением, веселье исчезло из ее глаз и легкий холодок дурного предчувствия проник в сердце.
Глава 5
ЗА ЦЕРКОВЬ И КОРОЛЯ
Пробежали недели, и Черити удалось если не забыть угрозы Джонаса, то, по крайней мере, убедить себя, что это пустая бравада. Джонас не возвращался в Маут-Хаус, не приехал даже на бракосочетание сестры в апреле, и родители тоже не навещали его, впрочем, мать регулярно отправляла ему ласковые письма. Настроения в Плимуте резко отличались от тех, что господствовали в округе. Мореплаватели, часто посещавшие этот город, богатые купцы, жившие там, поддерживали претензии парламента, и разделение между ними и по преимуществу роялистским населением сельских приходов делалось все более заметным.
Стало ясно, что Джонас Шенфилд бесповоротно связал свою судьбу с теми, кто противостоял королю, и в Конингтон-Сент-Джоне люди косо поглядывали на его семью, гадая, не те ли у них симпатии, что и у Джонаса. Сомнения не замыкались на ближайшем окружении Маут-Хаус. Господин из северного Девона, чью дочь прочил в жены своему сыну Джонатан Шенфилд, нарушил договоренность, твердо заявив, что не потерпит мятежника в своем семействе.
Несмотря на то что переговоры между королем и парламентом продолжались всю весну и начало лета 1642 года, все понимали, что гражданской войны не миновать. Для короля Лондон был окончательно потерян, после отъезда из столицы он передвигался постепенно к северу и теперь обосновался в Йорке; королева же умчалась в Голландию под тем предлогом, что ей нужно отвезти дочь, десятилетнюю принцессу Марию, ее нареченному супругу, принцу Оранскому. Никто не сомневался, что на самом деле она уехала, чтобы собрать оружие и деньги и нанять опытных офицеров. Мир давно царил в Англии, и, за исключением немногих дворян, которые принимали участие в иностранных войнах, никто ничего не смыслил в военных делах.
Формальная вежливость заняла место дружелюбия, соединявшего Маут-Хаус с Конингтоном в более счастливые времена. И только Черити поддерживала близкие отношения с семьей сэра Даррелла. Она с нетерпением ожидала того дня, когда сможет переехать в его поместье, и вечно была в страхе, что какая-нибудь случайность помешает этому, а пока проводила там столько времени, сколько считалось позволительным. Ее опасения оказались беспочвенными. В июле ей пошел шестнадцатый год, через неделю после своего дня рождения она спокойно поселилась в Конингтоне, счастливая, как никогда в жизни, несмотря на мрачный призрак войны.
Однако это не означало, что дни ее протекали в ленивом бездействии. Старенькая мисс Мэри умерла за два месяца до того, и многие ее обязанности легли теперь на плечи Черити. Сквайр, его жена и даже сам Даррелл наблюдали за ней с некоторым беспокойством, но вскоре поняли, что нет причин для волнения. Черити оказалась удивительно ответственной. Ее неутомимость и безграничная энергия, которые до сих пор делали ее необузданной и непредсказуемой, теперь были направлены на преодоление испытаний в ее новой жизни. И хотя Черити неизбежно совершала ошибки, она никогда их не повторяла и охотно принимала советы и наставления.
— Ты взрослеешь, малышка, — поддразнил ее однажды Даррелл. — Боюсь, та веселая сумасбродка, которую мы знали, навсегда исчезла.
Черити рассмеялась в ответ, но Даррелл сказал правду: так оно и было во многих отношениях. Ее новый, взрослый взгляд на жизнь сопровождался физическим развитием. То платье янтарного шелка, что она надела в первый раз в тот день, когда Даррелл привез домой молодую жену, стало теперь коротко и тесно. Черити всегда была тоненькой, но угловатая худоба, из-за чего так сокрушалась тетя Элизабет, вдруг уступила место плавным линиям, точно так же, как пропало все детское в лице. Она не стала, да и не могла стать хорошенькой при таких строгих чертах и темных глазах под густыми бровями, но на такие лица многие оглядываются.
В жаркий тихий полдень последней недели августа Черити проходила по Длинной галерее. Солнечные лучи проникали сквозь высокие окна, так что оружие Конингтонов, изображенное на витражах, сверкало, словно громадные драгоценные камни, и на дубовый пол легли разноцветные пятна. Черити думала, что в этом громадном помещении никого нет, но когда подошла к дальнему концу, то увидела Даррелла и Элисон на одной скамье у окна. Элисон плакала.
