В жаркий тихий полдень последней недели августа Черити проходила по Длинной галерее. Солнечные лучи проникали сквозь высокие окна, так что оружие Конингтонов, изображенное на витражах, сверкало, словно громадные драгоценные камни, и на дубовый пол легли разноцветные пятна. Черити думала, что в этом громадном помещении никого нет, но когда подошла к дальнему концу, то увидела Даррелла и Элисон на одной скамье у окна. Элисон плакала.
В первый момент Черити не слишком удивилась, так как Элисон часто плакала в последнее время. Ее страстное желание иметь ребенка наконец-то было близко к осуществлению, но, хотя сама она и радовалась безмерно, здоровье ее с самого начала беременности стало внушать окружающим серьезные опасения. Черити, предполагая, что Элисон плохо чувствует себя, кинулась к ней. Но тут Даррелл, заслышав ее шаги, посмотрел в ее сторону, и что-то в его лице заставило Черити замереть на месте. На мгновение она окаменела, даже дыхание пресеклось. Справившись с собой, она двинулась дальше, но помедленней. Девушка встретилась глазами с Дарреллом — и отпала необходимость задавать вопросы.
— Только что прибыл гонец от брата Элисон, — вполголоса сказал Даррелл. — Король установил свой штандарт в Ноттингеме двадцать второго числа этого месяца.
Черити глубоко вздохнула, пытаясь унять охватившую ее дрожь. Подъем королевского штандарта издревле означал призыв к оружию, и пусть этого ожидали давно, сообщение все же поразило ее, как шок. Она произнесла почти шепотом и лишь с едва заметным намеком на вопрос:
— Ты поедешь?
Даррелл кивнул, и по-прежнему их глаза вели свой разговор без слов. Между ними тихо и неутешно рыдала Элисон, закрыв руками лицо.
— Как только соберем своих людей, — ответил он негромко. — Много времени это не займет. Приготовления уже сделаны.
Черити наклонила голову, разглядывая красочный герб с оружием, нарисованный солнечными лучами на полу возле ее ног. Конечно, Конингтоны не останутся в стороне. Все лето Даррелл с отцом неустанно трудились, объединяя тех, кто хотел сражаться за короля, щедро снабжали их оружием и всем необходимым. Конингтоны и их соседи, каждый со своими слугами и арендаторами, — все они отправятся в путь, чтобы пополнить ряды роялистской армии. Едва ли в округе найдется хоть один дом, знатный или самый простой, который не внесет свой вклад. Только Маут-Хаус не поддержит их. Джонас примкнул к парламентской партии, так что хозяин дома со своими людьми останутся глухи к требованиям роялистов и упорно продолжат заниматься обычными делами.
— Даррелл, пожалей меня, не уезжай! — Элисон подняла голову, слезы струились по ее щекам, голос дрожал и прерывался рыданиями. — Не оставляй меня в такое время.
— Любимая, я должен! Это мой долг и моя привилегия. — Он говорил нежно, сжимая маленькую ручонку, жалобно ухватившуюся за его камзол. — Нам ведь давно известно, что рано или поздно, но этот день наступит. Имей же мужество! Ради меня и ради ребенка, которого ты носишь.
Черити резко отвернулась и пошла по галерее. Она любила Элисон и в более спокойном настроении пожалела бы ее, но в эту минуту все нежные чувства затмил гнев. Если мужчина идет на войну, думала она, его жене подобает скрывать свой страх и слезы, притворяться храброй и желать ему удачи. Нельзя отягощать его еще и своими упреками и причитаниями.
Следующие несколько дней все обитатели Конингтона были заняты неотложными делами. Элисон слегла, но леди Конингтон, спокойная и бледная, взяла на себя руководство всеми домашними приготовлениями, а Черити, порхая туда и сюда, исполняла ее приказания, не имея возможности подумать ни о чем другом, кроме очередной задачи.
В конце концов все приготовления были завершены, и впервые с того момента, как гонец принес то известие, у Черити появилось время для себя. Было поздно, и надо бы лечь спать, но давняя привычная тяга к прогулкам одержала верх. Черити выскользнула в сад.
Стояла теплая безветренная ночь, воздух был густо насыщен сладкими ароматами лета. Луна плыла по чистому небу, и в ее серебристом свете был ясно виден каждый листок. Причудливо обрезанные ветви тисов бросали фантастические тени на ровно подстриженные лужайки, фонтан подкидывал вверх свой искрящийся султан, а в лесу между Конингтоном и Маут-Хаус перекликались птицы. Дом, сад, окрестные рощи и луга — все лежало в таком полном покое, что казалось немыслимым, что утром мужчины отправятся отсюда воевать со своими соотечественниками.
Черити села на каменную скамью у фонтана и погрузилась в тишину ночи. Мало-помалу улетучились беспокойные мысли о какой-то несделанной работе, а печаль о предстоящем утром расставании отошла на задний план. В эти минуты ощущения совершенного покоя и красоты окружающего мира возобладали над заботами прошедшего и грядущего дней. Черити ничуть не удивилась, когда поблизости послышались шаги, и Даррелл появился в проеме высокой живой изгороди из тисов. Волшебство ночи привлекло его сюда, заставив, как и ее, выйти из дому.
Он сел рядом с ней на скамью, и несколько минут они молча слушали плеск фонтана и слабую отдаленную музыку птичьих голосов. Даррелл смотрел на дом, Черити вслед за ним тоже взглянула в ту сторону, и у нее захватило дух. Она видела Конингтон в разные времена года и в любой час дня, но никогда еще он не казался ей таким прекрасным, как в этот момент. Просто сказочный дворец! Расположенный высоко над спящими садами, он словно купался в лунном свете, отчего стены и островерхая крыша серебрились, а узкие высокие окна сверкали, как бриллианты. И ничего странного, что в голосе Даррелла, когда он наконец заговорил, звучали любовь и столь же глубокое уважение.
— Конингтон! — тихо произнес он. — Для меня это самое лучшее место на земле. Я еду сражаться за церковь и короля, однако знаю, что, когда мы вступим в бой, я буду думать только об этом — о своем доме и о тех, кто живет в нем. Этому я предан больше всего на свете. Это моя путеводная звезда, и если будет на то воля Господня, она в один прекрасный день приведет меня снова домой.
— Как я хотела бы поехать с тобой! — прошептала со страстной серьезностью Черити. — Будь я мужчиной, то хоть один бы из Шенфилдов взял в руки оружие за своего короля! О, Даррелл, мне стыдно, что моя семья единственная во всей деревне осталась в стороне!
— Каждый человек должен поступать так, как подсказывает ему совесть, — мягко напомнил Даррелл. — Но в твоей верности уж точно никто не усомнится, клянусь жизнью! — Он умолк и с улыбкой всматривался в ее расстроенное и сердитое лицо. — Хотя, видит Бог, мне понятно и близко твое желание. Бьюсь об заклад, ты была бы самым преданным и храбрым товарищем по оружию.
