Ей понадобилось собрать все свое мужество, чтобы приблизить свое лицо к лицу Линка, увидеть темную глубину его глаз и прижаться губами к его губам.
Он с нежностью положил ладонь ей на голову. Мэрилин снова задрожала и повернулась так, что ее грудь прижалась к его груди. Линк притянул Мэрилин к себе и стал покрывать ее щеки и веки беглыми, легкими поцелуями. Соски ее были такими же упругими, как и тогда, когда ей было восемнадцать, тело ее словно таяло в его объятиях, хотя, испытывая нарастающий прилив наслаждения, она не могла отделаться от мысли, что терпит поражение.
Заглушая сомнения, она потянула Линка за плечи, побуждая его лечь, чтобы приникнуть к нему всем телом.
— Любовь моя, любовь моя, — хрипло и нежно произнес он. — Пошли наверх.
— Нет, — возразила Мэрилин. — Здесь. — Она не узнала собственного голоса, потому что кровь молотом стучала у нее в висках.
Когда он вошел в нее, она задохнулась и подумала: лето еще продолжается. На пыльном коврике, вытканном в Шираде, согретая любовью и теплом горящих поленьев, Мэрилин Ферно переступила через многие годы.
Через неделю Мэрилин и Линк сочетались браком в той же старомодной, полной памятных вещей и сувениров комнате. На церемонии присутствовали Сари, Чарльз, внучка, Би-Джей и хранители музея.
Добровольная сваха Би-Джей первая обняла невесту.
— Вы два самых милых человека, которых я знаю, — счастливо проворковала она.
Члены семьи и друзья собрались 25 сентября 1983 года, чтобы отметить восьмидесятипятилетие Нолаби. Из Джорджии приехали седовласые, с морщинистыми лицами кузины, из Лондона — Сари, Чарльз и их трое детей, из Нью-Йорка — Билли, из Рима — Мэрилин и Линк.
При организации вечера Рой и Мэрилин предоставили carte blanche[25] Перу Хеннекену — страшно дорогому поставщику, обслуживающему банкеты. Он уставил палатками весь задний дворик с садом, украсив этот пластиковый городок хрустальными канделябрами и кадками с цветами. Позолоченные стулья и круглые столики с изумрудно-зелеными скатертями располагались вокруг танцевальной площадки. Как обычно случалось на всех приемах Уэйсов, не обошлось и без накладок, в которых не следовало винить ни подрядчика, ни хозяек. Ведь Мэрилин и Рой не могли не подать огромный окорок, привезенный из Гринуорда близкой родственницей, а также творожный пудинг и сладкие пироги, преподнесенные друзьями Нолаби, поэтому окорок и сладости заняли почетное место на внесенных в последний момент раскладных столиках.
После буфета взрослые расположились для беседы, а дети, предводительствуемые отпрысками Фирелли и Би-Джей, затеяли веселую возню. Сари и Чарльз сидели за одним столом с Билли и его малоразговорчивой женой.
Облако черных всклокоченных волос, немыслимые туфли, выглядывающие из-под складок кружевной юбки, купленные ею в антикварной лавке, придавали Сари экстравагантность хиппи, которая была издавна ей свойственна. А вот внешность Билли претерпела основательную трансформацию — кудрявые каштановые волосы поредели, фигура, которую плотно облегал безупречно сшитый костюм — кстати, единственный вечерний костюм на этом банкете, — свидетельствовала о наличии лишних тридцати фунтов. Билли так и не простил Мэрилин. Его искрометный юмор растерялся где-то в окрашенных кровью вьетнамских рисовых полях, а может, в квартире Алфеи на Пятой авеню. Первоначально Чарльз помог ему поступить в нью-йоркский банк Койнов, но дальнейшую головокружительную карьеру Билли сделал сам. Через год он завоевал сердце на удивление глупенькой дочери Гроувера Т. Койна Третьего, женился на ней и стал попечителем собственности чудовищных размеров. Когда Третий сменил Арчи Койна на посту правителя Священной империи Койнов, Уильям Ферно получил основания примерять туфли наследника на имперский трон — на эту роль в свое время Алфея готовила Чарльза.
Жена Билли, одетая в черное платье, которое оживляло великолепное жемчужное ожерелье, сидела рядом с Чарльзом.
Как и Сари, Чарльз изменился мало. Он сохранил осанку, свойственную обладателям огромных состояний, однако прежняя печать отчужденности и замкнутости на его лице сменилась выражением удовлетворенности. Его карьера в Фонде помощи Койнов и женитьба на Сари, этой хрупкой, излучающей любовь женщине, способствовали избавлению от прежней чопорности.
За следующим столом сидели Мэрилин и Линк, держась за руки под зеленой скатертью и смеясь вместе с Рой и седовласым адвокатом по имени Кери Армистед. Рой наконец перестала воевать со своими кудрявыми волосами, которые обрамляли ее веснушчатое, приятное и весьма моложавое лицо, особенно если его не сравнивать с лицом вечно молодой старшей сестры. Пер Хеннекен приблизился к сестрам, исполняющим роль хозяек, и шепнул, что его персонал готов к процедуре разрезания торта. Сестры поднялись и обошли столы, наклоняясь к сидевшим родственникам.
— Пора, пора, — подтвердили все и направились в обеденный зал.
В тишине гостиной вели беседу Нолаби и ее ровесницы, а миссис Каннингхэм, выставив вперед скошенный подбородок, согласно кивала. Между шумной, грубоватой Нолаби, у которой не было бы и цента за душой, если бы не поддержка дочерей, и Гертрудой Каннингхэм, молчаливой обладательницей огромного состояния, родилась невероятная дружба. Несколько раз в неделю шофер «Бельведера» привозил Нолаби на ленч или обед, и обе вдовы благоговейно говорили о своих отпрысках, а Нолаби в который раз смаковала милые сердцу обеих женщин подробности жизни их общих правнуков и правнучек.
Улыбнувшись группе самых старших из гостей, Мэрилин положила руку на сутулые плечи.
— Тетя Гертруда, — громко проговорила она, ибо миссис Каннингхэм стала туга на ухо, — мама собирается резать торт.
Миссис Каннингхэм, как самый близкий друг, повела Нолаби в зал.
Мэрилин остановилась, чтобы посмотреть на заключенную в рамку картину — подарок Tea ко дню рождения прабабушки. Акварельными красками была изображена сцена пикника. Картина поражала зрелостью и мастерством, удивительным для двенадцатилетней девочки.
— Откуда это у Tea? — Я даже элементарный узор нарисовать не могу, — раздумчиво проговорила Мэрилин, пряча невольную гордость за внучку. — Никто ни по одной семейной линии никогда не рисовал.
— Алфея занималась этим в молодости, — несколько громче, чем надо, сказала Рой. — А потом, разве искусство не едино? Ты актриса…
— Была, — перебила ее Мэрилин.
— И посмотри на Оскары, которые получал Джошуа.
— И не забудем еще Фирелли, — сказала Мэрилин. — Фирелли — самый гениальный среди нас.
