— А не могли бы они делать это в городе, который строят? Я никогда не запрещал им воздавать богу любые почести.
— Но наш бог требует, чтобы они были свободны, ушли в пустыню и совершали обряды под открытым небом.
— А если мы разрешим им уйти, то можем ли быть уверены в том, что они вообще когда-нибудь вернутся?
На это Моше ничего не ответил.
Царь растянул свои кровоточащие губы над зубами, знавшими лучшие дни. Эту болезненную гримасу нельзя было назвать улыбкой.
— По-моему, ваш бог хочет вынудить нас отпустить самых лучших и сильных из наших рабов. Его проклятия сильны, этого у него не отнять, но они недостаточно сильны для того, чтобы поколебать мою волю и силу. Наши боги в конце концов одержат победу, как бывало всегда.
— Но какой ценой? Как далеко придется зайти моему богу, чтобы убедить тебя сдаться?
— Раньше ты говорил мне, что это твой бог делает меня таким упрямым, чтобы доказать свою силу. Если так, пусть доказывает дальше. Если нет, пусть продолжает испытывать нас до тех пор, пока не поднимутся в гневе наши боги.
— Берегитесь, — сказал Агарон, — чтобы гнев твоих богов не обратился против тебя. Египту из-за твоего сопротивления приходится туго.
— Это ваша вина, — ответил царь. — Вы заставили меня, и боги это знают. Они позаботятся, чтобы вы заплатили за все.
— Пока платит Египет, — заметил Моше. — И будет платить, пока ты не сдашься.
— Я, Гор, Великий Дом, царь и бог, Господин Двух Царств, никогда не уступлю таким, как вы.
По мнению Нофрет, самое скверное заключаюсь в том, что двор не обратился против царя, хотя его гордыня оказалась губительной для них Они все были горды до безумия и твердили, что Египет не сдастся на милость чужеземного бога. Апиру опять отослали, в их просьбе снова было отказано, их люди продолжали томиться в рабстве.
Ей хотелось заорать на упрямцев, трясти их, пока они не придут в чувство. Неужели так трудно освободить несколько сотен рабов, отправить их в пустыню и велеть никогда не возвращаться? Апиру не были ни великим народом, ни воинственным племенем, которое может вернуться и завоевать Египет, как цари-пастухи в прежние времена Они просто хотят бродить по пустыне, пасти свои стада и поклоняться своему богу.
Возможно, некоторые из них хотят большего. Молодые люди часто говорили о собственной стране, о царстве, о городах Апиру имели некоторые виды на Ханаан. Однако Египет был им не нужен. Они только хотели освободиться от него.
Но ее слова были бы бесполезными. Нофрет была чужестранкой и для апиру, и для египтян. Поэтому она держала свои мысли при себе, делая то, что полагалось делать в гостевом доме с тех пор, как исчезли слуги — по-видимому, ушли лечить свои болячки и проклинать людей, наславших на них эту напасть. Иногда она подумывала выйти пройтись. Стража, отведя их к царю, не вернулась на свои посты. Можно было идти куда вздумается.
Может быть, и стоило бы уйти, даже если придется пасть жертвой проклятия. Надо подумать, что она будет делать. Можно начать варить пиво, открыть лавочку и продавать его тем, кто останется в живых после того, как бог апиру перестанет уничтожать Египет.
Нофрет уже была готова к этому, когда решил прогуляться сам Моше. На сей раз он не пошел к царю, а вместе с Агароном отправился в город. Старейшины, усталые или трусливые, остались в гостевом доме, но большинство молодых пошли тоже, а с ними и Мириам с Нофрет. Она могла бы и не ходить, но, поскольку уже настроилась выйти, пожала плечами и присоединилась к остальным.
Люди, прежде готовые наброситься на апиру и разорвать их в клочья, теперь были так слабы, что лишь отшатывались в страхе. Некоторые приближались, моля об избавлении. Они были посмелее, или их так измучила болезнь, что им было уже все равно. Моше не задерживался перед ними, словно вообще не замечая. Только Нофрет отвечала то одному, то другому:
— Иди, сделай себе лекарство. Найди масло алоэ или мазь из него, и тебе станет легче.
Это было почти ничто, но люди хватали ее за руки и разражались слезами, нечленораздельно бормоча благодарности. Приходилось вырываться и бегом догонять остальных. Она несколько раз с подозрением осматривала свои руки — на одной из них остался синяк, когда кто-то схватил слишком сильно.
Моше шел, словно его вела невидимая рука, прямо к храму Пта. Оттуда далеко разносились пение жрецов, облака благовоний и блеяние жертвенных животных. Нофрет подумала, что убивать здоровых животных, еще оставшихся в живых, глупо. Боги не будут довольны этим, если только они намного глупее, чем она всегда считала.
В этом месте ощущалась магическая сила, под ногами гудело, кожу покалывало. Она давно не чувствовала такого — зло обрушившееся на Египет, задавило все. Зло прорастало из земли и из воздуха, неизбежное, как разложение трупа. Сила в храме Пта была чистой, ясной, отдельной от обычного хода вещей на земле.
Когда Моше приблизился к большим воротам храма, гул усилился. Пение зазвучало громче, словно от отчаяния. Моше шел прямо к цели, похоже, не замечая, какая мощь направлена против него. Там, где он находился, воздух оставался спокойным, там, где он шел, земля молчала, словно никакой магии рядом с ним не было или она не имела над ним силы.
Казалось, никто из апиру не сознает, что делает. Они безмолвно следовали за Моше, разглядывая храм. Он был обширней дворца и более величественный. Египет ничего не строил по простым человеческим меркам. Все было громадным, словно выстроенным богами.
Апиру сказали бы, что их богу не нужны такие усилия. Он велик сам по себе. Те, кто в него верил, не должны были бояться другого бога, другой силы, даже магической.
Моше остановился на крыльце храма. На просторном дворе собралась толпы: люди, пришедшие за ним так же слепо, как овцы следуют за своим пастухом. Он повернулся к ним, слегка опираясь на посох с бронзовой змеей. Лица несчастных, опухшие, покрытые язвами, должно быть, тронули даже его холодное сердце: лицо пророка помрачнело, глаза потемнели, и глубокая печаль была в них. Когда он заговорил, Агарон вторил ему, провозглашая его слова торжественным низким голосом.
— Народ Египта! — произнес пророк. — Вашего царя не переубедить. Он упорствует в своей гордыне, упивается своим упрямством. До сих пор мой бог мягко обходился с ним — и с вами, ею слугами. Теперь же он начинает гневаться.
Все молчали. Никто не умолял смилостивиться. Ни один человек даже не упомянул, что их страдания и до сих пор очень напоминали гнев божий. Люди онемели, зачарованные его словами. Слова эти были не особенно витиеваты, но в самой их простоте чувствовалась мощь.
