— Боже мой, я страдаю, — проговорила она, — и никто не поторопится подать помощь!..
— Ма ch?re, — сказал Чаров, — успокойся, сейчас привезут лекарство… Вот видишь что: этот Иван Данилович думал продовольствоваться своей глупой аптечкой… но я послал его в город за лекарством, необходимым для тебя… он сейчас же возвратится…
— Ах, он меня уморит!.. Я это чувствую!..
— Так лучше всего ехать в Москву, ma ch?re Ernestine. Поедем в Москву; там все лучшие доктора к твоим услугам. В самом деле, я также не очень полагаюсь на этого полкового лекаришку.
— В Москву!.. — проговорила Саломея, задумавшись.
— Когда твое здоровье поправится, мы возвратимся тотчас же сюда; а между тем здесь все будет возобновлено к нашему приезду, и мы проведем лето в блаженном уединении, — сказал Чаров, взяв руку Саломеи.
Саломея не отвечала ни слова, глубоко вздохнула.
— Так ли?
— Ах, постойте! Я не могу переносить принуждений. Чаров встал с места, также вздохнул и начал ходить по комнате.
Между тем Иван Данилович распростился с Марьей Ивановной и помчался в город пополнять свою аптечку.
Марья Ивановна была в отчаянии. Она не испытала еще горя разлуки. Ей страшно было отпустить Ивана Даниловича в дорогу без себя; бог знает, что может случиться. Со слезами на глазах она проводила Ивана Даниловича, простояла до сумерек на крыльце, смотря на дорогу, возвратилась в комнату как убитая, не спала целую ночь, просидела целое утро у окна и в этом положении забылась, несмотря на крик и шум детей.
Но вот около полудня возвратился благодатный. Соскочив с повозки, Иван Данилович вбежал в комнату, крикнул: «Машенька!», бросился к жене и так перепугал ее, что она, очнувшись, задрожала, насилу пришла в себя и, вместо радости, залилась слезами.
Успокоив ее, Иван Данилович принялся составлять микстуру; составил и побежал на другую половину. Двери заперты; никого нет.
Он в переднюю, и в передней пусто. Он опять к дверям, постучал легонько — никто не отвечает.
— Что ж это значит?
Вышел на крыльцо. Видит, что Трифон запирает ставни.
— Трифон, где люди?
— Какие?
— Да вот… ваши, — проговорил Иван Данилович.
— Какие наши? Господские-то? Уехали с барином.
— Как уехали?
— Да так, как уезжают. Барин поехал в Москву, и они за ним.
— А госпожа?
— А госпоже-то здесь, что ли, остаться одной?
— Да ведь она больна.
— Ага; ее так-таки сам барин под руки в карету посадил.
— Да скажи пожалуйста… Как же это… — продолжал расстроенный этой новостью Иван Данилович.
— Как, как?
— Да скажи пожалуйста… ведь… да что ж барин сказал, уезжая?
— Ничего не сказал. Он такой был, что-то не в духе. Чуть-чуть было не прибил кучера за то, что лошади дернули, как он сажал госпожу-то в карету.
— Хм! — произнес Иван Данилович, задумавшись и возвращаясь в свои комнаты. — Машенька, помещик-то уехал в Москву; что ж ты мне ни слова не сказала?
— Да и я не знала, мне только сейчас сказала Татьяна; я спросила, что ж не подают чай, а она говорит: «да кому ж подавать-то: буфетчик уехал с барином».
У Ивана Даниловича руки опустились.
— И все уехали, и повар уехал, и обеда не готовили… я не знаю, что ж мы будем обедать?… — сказала смущенная Машенька, смотря на Ивана Даниловича.
— Что ж это такое, — проговорил он, — я уж этого и не понимаю?… Верно, она опасно заболела… Он, верно, сделал какие-нибудь распоряжения… Пошли Татьяну за управляющим Васильем.
— Ох, подите вы! пойду я к этому озорнику! — отвечала Татьяна.
Иван Данилович отправился сам.
Управляющий Василий был не что иное как дворовый человек, которому поручено было собирать и доставлять к барину оброк с именья.
— Барин уехал? — спросил Иван Данилович.
— Уехал, — отвечал Василий, который привык только с барином и при барыне говорить по-человечески.
— Он… говорил насчет меня что-нибудь? — продолжал Иван Данилович.
— Что такое-с?
— Насчет положенья… обо мне?
— Об вас? Никак нет, ничего не говорил, — отвечал Василий, посмотрев искоса на Ивана Даниловича.
— Это странно!
— Да вам подводу, что ли, ехать отсюда?
— Какую подводу, когда барин твой предложил мне быть медиком при этом именье.
— При этом именье? — повторил Василий подозрительно. Ему тотчас же пришло в голову опасение, чтоб Иван Данилович не сделался в имении господским глазом.
— Да, при этом именье. Он сказал, что мне будет доставлено здесь все необходимое.
— Не знаю; тут у нас ничего нет.
— Каким же это образом? Мне нужна провизия, и по крайней мере кухарка.
— Этого уж я не знаю.
— Но, вероятно, барин забыл отдать тебе приказ.
— Не знаю; у нас провизии никакой тут нет, ни заведений нет никаких, — пробормотал Василий под нос себе, зевая.
— Я напишу к барину, а между тем мне нужно что-нибудь есть, — сказал взволнованный Иван Данилович.
— Этого уж я не знаю, — повторял Василий с убийственным равнодушием.
В отчаянии и недоумении что делать, Иван Данилович возвратился в дом.
— Забыл распорядиться насчет меня! Это ни на что не похоже! — крикнул он, хлопнув фуражку на стол, — что мы будем делать?… Это ужас!.. Наконец, что-нибудь есть надо, а тут никакой даже провизии!..
Но Марья Ивановна кое-как распорядилась уже о чае к обеде. Сама поставила чайник, Татьяну послала купить на селе курицу, масла, молока, каких-нибудь овощей.
— Что ж ты беспокоишься, что за беда такая, что забыл, — говорила Марья Ивановна в утешение мужу, — и ты, я думаю, забыл бы все, если б я, избави бог, опасно заболела. Напиши к нему, вот и все. Он и пришлет приказ управляющему отпускать нам все, что нужно.
— Напишу, — проговорил Иван Данилович, — да это… все-таки неприятно… сесть на мели!.. Если б знал… черт бы меня принудил подавать в отставку!.. да еще и Филата отпустили…
— Полно, пожалуйста, как тебе не стыдно говорить такие вещи!..
— Да, говорить!..
Утолив свой голод стряпаньем Марьи Ивановны, Иван Данилович успокоился.
— И в самом деле, — сказал он, — с таким капризным чертом, как его жена, не трудно все забыть. Я ему напишу.
Иван Данилович написал что следует к Чарову, послал письмо к управляющему, чтоб отправить к барину, но управляющий отвечал, что ему не с кем посылать.
Иван Данилович принужден был нанять посланца.
Ждет ответа неделю, две. А между тем настали сильные дожди. Стены отсырели, текут, холод в комнатах ужасный.
— Любезный, здесь жить нельзя, — сказал Иван Данилович, призвав Трифона, — отведи, пожалуйста, другие комнаты.
