Это тело, я бы предположила, является конечным результатом спортивных занятий в американском колледже (О'Коннелл учился в Йельском университете). А также тяжелой физической работы в полевом госпитале во время войны (да, он был одним из тех славных парней, которые отправились в Европу сражаться наряду с нашими парнями!). А еще от здорового южного воспитания, включающего в себя домашнюю еду с названием вроде «овсянка», «сакоташ»[6] и «хлеб»[7] (как бы неаппетитно они ни звучали, в них, наверное, что-то есть).
Стоит упомянуть и о лице. Слегка улыбающиеся губы, римские скулы и нос. Легкомысленно уложенные светлые волосы, ясные, холодные, умные голубые глаза, которые, кажется, не хотят на вас смотреть, разве что когда вы изо всех сил пытаетесь избежать их сверкающего пронзительного взгляда.
Проблема в том, что я не очень люблю красивых мужчин. Я им не верю, потому что не знаю, смогу ли бросить их».
Он сидел за лучшим угловым столиком, столиком, за которым был в тот вечер, когда она впервые его увидела. Она заметила его за несколько секунд до того, как он поднял на нее взгляд. Всего несколько секунд, но за это время она успела взять себя в руки и придать своему лицу благопристойное хладнокровное выражение. Она чувствовала, что этого времени ей достаточно, чтобы окончательно успокоиться. И в тот момент, когда он заметил ее, именно он, а не она, почувствовал пусть мимолетное, но смущение.
— Мисс Шарп!
Он встал, увидев ее, взял ее руку и поцеловал с галантностью, показавшейся ей нелепой, и продолжал стоять, меряя ее таким мужским взглядом, что ей стало ясно: преимущество переходит к нему! Ее свободное полупрозрачное шифоновое платье с цветочным рисунком, требующее простой шелковой комбинации под ним, было слишком легким для такого случая.
— Здравствуйте, мистер О'Коннелл! Полагаю, я должна быть польщена всеми этими ухищрениями?
— А вы хотите сказать, что не польщены? Грейс села, он тоже.
— Вы создали ситуацию, когда все внимание сосредоточено на вас, а мне отводится лишь служебная роль. Почему я должна быть этим польщена?
— Ну, это как посмотреть. Может быть, я хотел лишь снова увидеть вас? Теперь вы мне назовете свое настоящее имя?
Она, не ответив, принялась искать в сумочке блокнот и ручку, наконец достала их и торжественно положила на стол.
— Что ж, ладно. — Он вздохнул. — Но не надоела вам эта война?
— Бедный Декстер! Вы очень устали? — Она открыла блокнот.
Он помотал головой.
— Так у нас дело не пойдет, мисс Шарп!
— Не пойдет?
— Не пойдет. — Он протянул руку и забрал у нее блокнот и ручку.
Пока они препирались, подошел официант Джо и встал позади Декстера.
— Здравствуйте, мистер О'Коннелл! Мисс Шарп! Могу я взять на себя смелость предложить вам шатобриан? Он хорошо идет с картофелем и зелеными бобами.
— Звучит аппетитно, — сказал О'Коннелл. — И принесите нам бутылку красного, хорошо, Джо? На ваш выбор, только по-настоящему хорошего.
— Простите, — спросила Грейс. — А я имею в этом вопросе право голоса?
— Нет. Вы должны быть слабой и покорной, помните? И пожалуйста, полусухого, Джо! И если можно, заберите это! — Он кивнул на блокнот и ручку. — Итак, — продолжил он, когда официант удалился. — Если вы не хотите называть свое имя, то, может быть, хотя бы расскажете о себе что-нибудь интересное?
— Например?
— Например, почему вы не замужем?
Из «Встречи Дайамонд Шарп с Декстером О'Коннеллом»
«— Писатели отвратительны, — заявляет О'Коннелл, поглощая жесткий шатобриан в «Тур Эффель». (Простите, мистер Сталик, но мясо было жестким, как кожаный ремень! Вашему шеф-повару следует покончить с английской кухней и познакомиться с французской. Картофель же, напротив, был слегка недожаренным. Это простительно по отношению к некоторым другим овощам, но к картофелю?). — Мы в романах делаем с людьми мерзкие вещи, — продолжает О'Коннелл. — Внимательно наблюдаем за ними, а затем придаем им форму, соответствующую нашим целям. Она ошеломляет, как отражения в кривых зеркалах на ярмарочной площади. Писательство — тяжелое ремесло.
Я спрашиваю его, правда ли, что Вероника в «Видении», эта оригинальная модница, является страшно искаженной версией кого-то из его знакомых?
— Конечно, — отвечает он. — Это девушка, в которую я был влюблен, девушка, которая разбила мне сердце. В «Видении» больше страсти, чем во всем, что я написал. Вот почему это мой лучший роман. Конечно, это была ужасная страсть. Даже ненависть. Но все же это была страсть!
Я спрашиваю, что стало с девушкой, разбившей ему сердце.
Он пожимает плечами:
— Это уже не имеет значения.
Его лицо при этих словах становится скорее уродливым, нежели красивым».
— Я не верю, что никто вас не спрашивал об этом. — О'Коннелл отправил в рот порцию бобов, не потрудившись их разрезать.
— А мне нет дела, верите вы или нет! Это правда. — Грейс упорно старалась разрезать бифштекс. Во рту у нее ужасно пересохло, несмотря на приличное количество выпитого вина. Она с трудом глотала, и у нее было такое чувство, будто она жует и жует, как корова, и каждый мучительный кусок ей приходилось запивать все большим количеством вина. Она ненавидела свою нервозность.
О'Коннелл, похоже, твердо решил довести это дело до его горького конца.
— Должен же у вас быть кто-нибудь! Ваш редактор, например. Седжвик, не так ли?
— Мы с ним только друзья.
— А он считает так же, как вы думаете?
— Не знаю. Поскольку он держит свои чувства при себе, мне не приходится об этом думать.
О'Коннелл улыбнулся одними губами, глаз же улыбка не коснулась.
— Не забывайте, я видел вас вместе! Слышали бы вы, как изменился его голос, когда я сказал ему, что соглашусь на интервью только при одном условии: интервьюировать должна Дайамонд Шарп!
— Что ж, если вы правы, ему же хуже.
Он наколол вилкой кусок бифштекса, но так и продолжал сидеть, а ее взгляд был прикован к руке, держащей вилку. На мизинце у него было простое серебряное кольцо. На коже золотистые волоски.
— Трудная вы женщина, — сказал он, наконец. — Почему вы такая трудная?
— Допустим, кто-то умер. Но в этом нет ничего необычного. В данный момент. В этой стране. Каждый кого-то теряет, но это не причина быть, как вы говорите, «трудной». Вероятно, я всегда была такой.
— Вы бросаете мне вызов?
Кусок бифштекса по-прежнему висел на его вилке.
— Что вы имеете в виду?
— Вы хотите, чтобы я пробил вашу броню? Открыл вас, как банку сардин?
