Маленький арапчонок-паж пробежал мимо них по коридору с запиской в кулачке; павлиньи перья, украшавшие его тюрбан, развевались, как знамя впереди атакующего полка на поле битвы.
– Вы хотите получить полный список, – произнес Роуленд, когда мальчишка исчез, – или удовольствуетесь именами тех, кого, возможно, уязвили слухи о нашей помолвке?
– Боюсь, нам не хватит времени на оглашение полного перечня. – Вскинув голову, Оливия смерила Роуленда презрительным взглядом.
– Вы только сейчас поняли, что, быть может, неверно выбрали пешку в вашей игре?
Оливия судорожно сглотнула, будто готовясь выдержать удар. Казалось, она ожидала услышать что-то обидное и даже желала этого. Возможно, ей хотелось убедиться, что Роуленд и впрямь отъявленный мерзавец.
Он слегка ослабил хватку.
– Неприязнь миссис Пипкин я не могу объяснить. Полагаю, ее сердитые взгляды – поза оскорбленной добродетели. Но насчет леди Моссикер вы правы.
Оливия кивнула.
– Но сейчас между вами ничего нет?
– Мы расстались еще осенью.
– Хорошо, – сухо заключила Оливия. – А теперь, думаю, нам следует поспешить. Спектакль уже начался.
– Лорд Арлингтон?
Филипп вдруг понял, что не имеет ни малейшего представления, о чем говорила мадам де Корбевиль. Он не слышал ни слова, потому что не мог оторвать глаз от ее рта. Два ее передних зуба очаровательно, едва заметно кривились, а верхняя губа, восхитительная в своей безупречности, будто вышла из-под резца мастера. Пухлая, насмешливая, она была полнее нижней и слегка выдавалась вперед. В это самое мгновение рот графини приоткрылся в улыбке, и нижняя губа, чуть прикушенная белыми зубками, казалась немного грустной, виноватой.
– Вас тревожит, что мой повеса-брат наедине с леди Оливией в пустынных кулуарах театра? – спросила графиня.
– Нет, – сказал Филипп, наклоняясь вперед и чувствуя, как запах ее духов – пьянящий аромат цветущих апельсинов – кружит ему голову. – Ливи прекрасно сумеет справиться с вашим братом.
Улыбка мадам де Корбевиль стала шире, и у Филиппа перехватило дыхание. Эта женщина была красива до безумия, а дьявольский огонек в глазах придавал ей особое, пьянящее очарование. Филипп сознавал, что одержим ею, но не мог совладать с темной звериной страстью, с исступленным желанием, которое пробуждала в нем она. Это головокружительное чувство напоминало падение в бездну.
– Кажется, вашей дочери удалось прибрать к рукам моего братца?
Филипп кивнул. Ровный гул разговоров растекался по залу. Возможно, среди публики и затерялось несколько истинных театралов – ценителей искусства, пришедших сюда ради спектакля, но большинство явилось показать себя и поглядеть на других. Подлинное представление разыгрывалось не на сцене, а в партере и в ложах.
Шум голосов слегка ослабел, когда звуки оркестра возвестили о неизбежном появлении на сцене актеров. Однако графиня не потрудилась повернуть голову. Она продолжала смотреть на Филиппа огромными темными глазами, которые, казалось, с легкостью читали в его душе. Так кошка лениво раздумывает, позволить ли себя погладить или выпустить коготки.
Филипп с трудом заставил себя посмотреть на сцену, желая всем сердцем оказаться наедине с графиней вдали от любопытных глаз. Слева от него сидели лорд и леди Моубрей, а позади Генри Карлоу, склонившись над оркестровой ямой, беседовал со знакомыми, занимавшими соседнюю ложу, но Филипп едва замечал их. Они казались ему лишь декорациями, не более живыми, чем разрисованный задник, перед которым выступали актеры.
Отец мадам де Корбевиль как-то обмолвился, что собирается на лекцию в Британский музей в сопровождении дочери, и хотя Филипп не хотел идти, в условленный час он, сам того не желая, оказался в зале музея, слушая вполуха лекцию об искусственном охлаждении воздуха и виновато поглядывая на будущую золовку своей дочери, словно мальчишка-подмастерье, мечтающий о прекрасной молочнице.
С того дня каждое утро на рассвете он отправлялся на верховую прогулку в надежде увидеть графиню, а заметив, как она входит в кондитерскую Негри, бросился со всех ног вниз по улице. Иногда, предаваясь мечтам, он представлял себе ее улыбку. Но сны его были полны ею. Обнаженная, распаленная страстью, словно Лилит в Эдеме, она извивалась всем телом, оседлав его бедра.
Филипп потерял жену, когда Ливи едва научилась ходить, и хотя, разумеется, он не давал обета целомудрия, в последующие годы его нечастые любовные связи всегда бывали мимолетны, а любовницы проявляли крайнюю осторожность, боясь огласки не меньше его самого. Маргарет, графиня де Корбевиль, напротив, имела репутацию женщины, которую осмотрительность заботит меньше всего на свете.
Густой туман, похожий на мглу, временами окутывающую вересковые пустоши в Холиншеде, опустился на Лондон перед рассветом. Во влажном воздухе стоял удушливый запах угля и морской воды. Ливи показалось, что она тонет. Сделав глубокий вдох, она сжала поводья непослушными пальцами. Кожаные перчатки сгибались с трудом. Обычно, согретые теплом рук, они мягко обтягивали пальцы, но теперь задубели от холода и стали жесткими, как грубые рукавицы.
– Вы не хотите вернуться домой? – натянув поводья, спросил Девир, пытливо глядя на нее темными глазами. – Вам вовсе не обязательно потворствовать нам с Марго в нашем безумии.
Ливи покачала головой. Лошадь нетерпеливо гарцевала под ней, готовая пуститься вскачь. Девир с сестрой пригласили Оливию проехаться вместе верхом по парку, прежде чем отправиться спать. Ливи собиралась было отказаться, как вдруг отец неожиданно принял приглашение. Из его слов стало ясно, что он уже встречался на верховых прогулках с графиней и ее братом. Обычно Ливи не обращала внимания, когда приходит и уходит отец, не слишком интересуясь, как он проводит время, но на этот раз она не могла не заметить, что происходит нечто весьма необычное, во всяком случае, для него.
– Я нахожу любопытной эту вашу традицию, – вполне искренне призналась Ливи. – Вдобавок Тритон застоялся в конюшне и бесится от скуки всю неделю. Если не дать ему немного свободы, он снесет денник.
Девир рассмеялся теплым, манящим смехом. Ливи посмотрела на него искоса сквозь пелену тумана. Их разделяло лишь несколько шагов, но силуэт всадника слегка расплывался и дрожал. Ливи с легкостью могла бы вообразить Девира джинном, явившимся, чтобы ее похитить. Эта фантазия показалась ей настолько соблазнительной, что Оливия невольно встревожилась.
