После мрака подземелья свет солнечного декабрьского дня ослепил Ренье. Какое-то время он стоял в низкой потрескавшейся арке этой уединенной башни на лесистом склоне, прикрыв глаза рукой. Вскоре послышались шаги, лязг металла, фыркнула лошадь.
– Ваша милость, кажется, охотники погнали оленя в сторону Молчаливой Башни.
Голос был низкий, чуть хриплый. Ренье убрал руку от лица. Его палатин[64] Эврар Меченый стоял перед ним, держа под уздцы двух позвякивающих сбруей лошадей. Жесткое лицо с кривым носом, багровый шрам на щеке, из-за которого он и получил свое прозвище, длинные, на французский манер, усы свисали вдоль углов рта к подбородку, тронутые сединой волосы и бритый крутой подбородок сильного человека. Когда-то он служил королю Эду, но, оставив службу еще при жизни Эда, уехал в Лотарингию, сделавшись воином у Ренье Длинная Шея. Он давно доказал свою преданность герцогу тем, что стал одним из соучастников убийства короля Цвентибольда. Сейчас именно по его совету Ренье похитил даму Аранбюржу, ибо никто, кроме нее, не мог дать сведений о дочери его былого господина. Только она, эта старая сплетница, любительница посмаковать альковные тайны коронованных особ. Сейчас же Эврар лишь кивнул в сторону прохода Молчаливой Башни – низкая, полуразрушенная, с осыпавшимся парапетом, без единого окна, она стояла здесь с незапамятных времен, но название свое получила не так давно, когда вокруг перестали селиться люди из страха перед тайным судилищем правителей Лотарингии. Лишь лес да каменистые осыпи на склонах окружали башню. И теперь в этом безлюдье слышались звуки рогов и собачий лай.
Эврар Меченый выразительно взглянул на ведущие в подземелье ступени, а затем кивнул в сторону леса.
– Охота движется сюда, господин. Нехорошо, если поползет слух. Аранбюржа, конечно, не бог весть какая важная птица, искать ее долго не станут, но король может забеспокоиться, если узнает, что вы были здесь, когда пропала дама его саксонской невесты.
Для Ренье это все было не столь важно. Короля Карла, прозванного его же подданными Простоватым, он не ставил ни в грош. Куда больше его волновали германцы, стремившиеся покорить Лотарингию, ссылаясь на капитулярии[65], якобы продиктованные их королем-подростком Людовиком Дитя. По ним этот хилый мальчик становился королем Лотарингии, а его феодалы со своими войсками явно намеревались вторгнуться в богатые земли этого королевства, которое Ренье предпочел бы приберечь для себя. Ради этого он и пошел на рискованный шаг – принеся уверения в верности, пригласил в Лотарингию другого Каролинга – правителя западных франков, поманив его наследием предка, Карла Великого[66]. Однако на самом деле Ренье просто балансировал на острие распри между западными и восточными Каролингами, а корону старого короля Лотаря желал видеть только на собственной голове.
Однако Эврар был прав. Время ссориться с Карлом Простоватым еще не пришло. Поэтому Ренье молча вскочил в седло и направил коня туда, откуда раздавались звуки охоты.
Просторы охотничьих угодий под Аахеном были окутаны серебристым инеем. Голодные галки жалобно перекликались среди голых ветвей корявых вязов. Ренье и его приближенный легкой рысью ехали через лес. Герцог покосился на Эврара. Эврар был мелитом – воином-профессионалом. Это становилось ясным при одном взгляде на его фигуру – поджарый, подвижный, сидящий в седле как влитой. Кольчугу он не снимал даже на охоте, а его меч был, пожалуй, не хуже, чем Дюрендаль легендарного графа Роланда. В его рукояти, как утверждал Эврар, заключалась частица мощей какого-то святого из Нейстрии[67], но сбруя его коня была буквально унизана талисманами и амулетами, изображающими языческих божков. Ренье не был уверен, что его палатин не наполовину язычник, однако кто из его приближенных мог с чистой совестью называться добрым христианином? Эврар, по крайней мере, предан, и на него всегда можно положиться.
Они спустились в сырую лощину, где бегущие со склонов ручьи образовали небольшое озеро с причудливо изрезанными берегами. От воды поднимался пар. Здесь всадники придержали коней. Гомон охоты слышался уже совсем близко. Не было сомнений, что лов движется в их сторону.
– Почему ты ушел со службы у Эда? – неожиданно спросил Ренье. – Я слышал, что те, кто присягали ему, редко изменяли клятве. А ты ушел, когда он был в зените славы и сам император Арнульф Каринтский[68] признал его власть. Правда, он, чтобы лишний раз не ломать голову, признал и этого скорбного головою Карла.
– Странно, что вас это не заинтересовало тринадцать лет назад, когда я поступил к вам на службу.
– Тогда я был никто, Эврар, и нуждался в любом мелите, имеющем коня и кольчугу. Теперь же я намерен стать королем, а ты мой поверенный и… друг.
Искривив в улыбке губы, он бросил взгляд на мелита. Черные глубокие глаза Эврара сверкнули из-под меховой опушки кожаной островерхой шапки.
– Да, – хрипло проговорил мелит. – Король Эд был великий правитель. Но и жесток был без меры. Даже с Теодорадой, принцессой, которая вышла за него вопреки воле своего опекуна архиепископа Фулька. Что уж говорить о нас, простых вавассорах[69].
Он прищурился на блеск инея на ветках. Его конь нетерпеливо бил копытом, звеня сбруей с побрякушками амулетов.
– Однажды я со своими людьми повеселился в селении одного аббата. Все как обычно. Хлестали вико из его погребов, задирали подолы его крестьянкам, жгли хижины его литов[70]… Аббатишка вроде был из никудышных, да и присягал вовсе не Эду, а Карлу. Однако жаловаться он явился к моему королю. И того словно бес обуял. Кто был ему этот длиннополый поп, а кто я? Но он принял его сторону и нанес мне удар кнутом при всех, как простому рабу, как пахотному черному человеку.
Тыльной стороной ладони он погладил шрам на щеке.
– У Эда был хлыст со свинцовым шариком, вплетенным в конец. Он распорол мне щеку до кости. Я тогда думал, что и глаза лишусь. Эд же лишь бросил через плечо, что впредь мне наука. Этого я не прощу и на смертном одре…
Палатин вдруг привстал на стременах, вглядываясь в заросли на противоположном склоне.
– Клянусь духами… Мессир, олень! Взгляните – олень!
Крупная, светлая чуть не до белизны оленуха, вывалив язык и задыхаясь, одним прыжком вымахнула из кустов. Замерла на миг, увидев вблизи людей, и, откинув голову, рванулась в сторону вдоль ручья.
В тот же миг оба всадника, забыв о разговоре, яростно вонзили шпоры в бока коней.
Тихий лес внезапно огласился шумом появившейся из-за холма охоты. Неистово лаяли, заходились псы, лошади и всадники, тесня друг друга, с треском ломились сквозь подлесок. Ревели трубы, слышался шум трещоток, улюлюканье.
